Из когорты альтруистов и оптимистов

Книга «историй об истории» Натальи Старченко — «Українські світи Речі Посполитої» — неоднократно высоко оценена и специалистами, и обычными читателями.
     «ВСЕ НАЧАЛОСЬ С «ФЕЙСБУКА»...»
      — Прошлогодний локдаун оказался плодотворным для тебя: написалась книга на 614 страниц. Правда ли, что каждый рассказ сначала ставила в «Фейсбук», где его читали и обсуждали?

— Да, все началось с «Фейсбука». На март 2020-го меня крепко держали в плену события, произошедшие на Люблинском сейме весной и в начале лета 1569 года, заставляли пересматривать историю в двух направлениях: в глубь времен и вперед от этой даты. Она воспринималась в части украинской историографии едва ли не метафорой порабощения украинского народа. Однако Люблинские привилегии для Киевского, Волынского и Брацлавского воеводств, которые волынская шляхта благодаря своей настойчивости дословно «выгрызла» у короля и польской шляхты, стали охранной грамотой и для русьского/украинского языка, и для Православной церкви, и для «своего» права, отличного от остального населения Польского королевства.

Вот и с поста о Люблинской унии на «Фейсбуке» все и началось, а далее — о том, кем себя считала русьская шляхта, как защищала свой язык и право, как вырабатывала концепцию Речи Посполитой трех, а не только двух народов. Писание этих историй и их обсуждения так увлекли, что я и не заметила, как разговоры пошли в разных направлениях: шляхетская повседневность, отношения православных и иудеев, шляхты и мещан, шляхты и подданных, мужчин и женщин, их поиски справедливости в суде и вне его.

— «Українські світи...» — исследование, «воскресающее людей прошлого». Обратила внимание, как любовно оформлена книга иллюстрациями XV — XVII веков. Ты сама подбирала их?

— Больше всего люблю маленьких людей в истории, попавших на страницы судебных книг — главного источника раннемодерной Украины. Они бежали в суд, когда их непристойными словами обижал недоброжелатель, дабы «неслави на собі не носити», чтобы Богу и людям доказать свою «поштивість». То общество пропитано разговорами о чести, так что многое из того, что знаем о культуре европейского рыцарства, можно смело применять к украинской шляхте. Поэтому в иллюстрациях из правовых кодексов, распространявшихся тогдашней Европой, я с увлечением узнавала главные темы волынского судопроизводства, а в эмблематике Чезаре Рипы, итальянского автора второй половины XVI — начала XVII веков, — те понятия, которыми пользовались мои герои. В поисках иллюстраций мне помог редактор Богдан Завитий. С ним мы долго и подробно обсуждали самый подходящий рисунок к каждому из рассказов, радовались каждому удачному решению.

ИСКУССТВО — ЭТО ТО, ЧТО СПАСАЕТ

— И в связи с иллюстрациями. Видела тебя на презентации нового альбома Георгия Нарбута. То есть искусство как составляющая культуры и истории всегда в твоем поле зрения?

— Искусство — это то, что вносит в мою жизнь радость независимо от окружающих обстоятельств и что спасает. Когда-то музыка помогла мне вылезти из состояния, как казалось, полной безнадежности. Я практически через два-три дня ходила в филармонию, руководствуясь, как со временем поняла, инстинктом выживания, таким образом гармонизируя свой внутренний мир. Безгранично люблю живопись, которая меня может тронуть до слез. Я не являюсь ее хорошим знатоком, здесь, скорее, внутреннее чутье, развитая эмпатия и глубинная потребность в радости. Мне интересно и современное искусство.

— Импонирует твой способ изложения исторического материала: не боишься выражать симпатии или антипатии к своим героям. Ты переживаешь прошедшие события как личную историю.

— Мне кажется, на самом деле здесь речь идет не о симпатиях или антипатиях, а о понимании, причем в пределах ценностей не историка, а его героев. Историк — не судья. Для понимания прошлого эмпатия вроде бы и не нужна, достаточно терпения, внимания и аналитики. Но бывает так, что все уже проанализировано и, наконец, написан текст. И вдруг какая-то деталь дарит внутреннее понимание, будто вдруг картина подсвечивается изнутри. А потом возвращаешься к своему тексту и удостоверяешься: просто не хватало последнего штриха для уверенности. Хотя и без него, оказывается, тоже можно. Эмоции в процессе исследования — скорее, индивидуальные особенности, принципиально не влияющие на результат. Хотя мне нравятся слова Ницше, что идеи не даются людям с холодной кровью. Мы так или иначе домысливаем, руководствуясь профессионализмом, а вместе с тем — мировоззренческими наставлениями и жизненным опытом. Поэтому трезвый и честный взгляд на свое ремесло — инструмент самоконтроля.

— Твое историописание — научное исследование, подкрепленное архивными поисками. Как научилась читать старые акты?

— Я не была подготовлена к чтению рукописей XVI в., с которых начинала, поэтому первый взгляд был шокирующим, потому что не понимаешь кружева дивных букв. Но спасло жизненное правило: другие читают — и ты сможешь. Это, правда, был только первый шаг, далее возникает необходимость понимания, о чем эти источники рассказывают. Здесь помогли бы хорошие книги, но когда я начинала, доступ к ним в Украине был ограничен. Выручала привычка думать, разговоры в кругу таких же восторженных приятелей, семинар, который проводила Наталья Николаевна Яковенко, далее — первые поездки в Польшу с ее богатыми библиотеками, знакомства с блестящими специалистами, которые радостно делились своими знаниями. Везло на людей. С другой стороны, до сих пор пользуюсь своими выписками из источников, сделанными в самом начале работы в архиве. Как тут не вспомнить совет Натальи Николаевны: «Не торопитесь. Накапливайте знания, этим фундаментом вы будете пользоваться всю жизнь».

— Ты выстраиваешь каждый рассказ как историю, story. Как удается совмещать читабельный и научный стиль?

— В этом конкретном случае — 105 рассказов об истории украинской шляхты — форму подсказал формат «Фейсбука». В мире быстро меняются стандарты академического письма: научная статья не обязательно должна быть скучной. Особенно изобретательны по поводу формы текстов микроисторики, которые очень близки мне по принципам, задачам и методам исследования прошлого. К сожалению, большинство украинских научных журналов до сих пор требуют писать статьи по схеме «цель, задачи, методология», буквально членя текст на все эти блоки. Мне трудно сказать, чем руководствовались авторы этой маниакальной идеи формализовать научные тексты, но она точно не является приближением к западным стандартам академического письма.

РАДИ «СПОКОЙСТВИЯ ПОСПОЛИТОГО»

— Что тебя особенно привлекает в культуре повседневной жизни тех времен, которые исследуешь?

— Умение находить компромиссы, причем на разных уровнях. Попытки обеспечить интересы меньшинства в сложных вопросах. Умение прощать и уступать ради «спокойствия посполитого», то есть гражданского мира. Это общество было обществом сплошных переговоров. В какой-то момент я поняла, почему шляхте удавалось находить неустойчивое равновесие и в конфликтной повседневной жизни, и в состоянии гражданской войны: они имели общие ценности, которые проговаривались при любых обстоятельствах, ибо по крайней мере на уровне риторики стыдно было «в служении Отечеству быть последнейшим».

— Как часто ученый «вырывается из прошлого»? Как реагируешь, например, на тот факт, что понятие чести и достоинства сейчас сдевальвировали по сравнению с «древними временами»?

— Я никогда не уходила в прошлое настолько, чтобы меня не волновала моя страна. Все главные протестные движения так или иначе были пройдены мной, и всегда знала, почему я именно в этом месте в это время. Ибо нарушалось чувство моего достоинства, потому что со мной как гражданкой этой страны так поступать нельзя: нельзя воровать мой голос, нельзя воровать мое будущее, нельзя решать за меня принципиальные вопросы, которые в моем праве. Поэтому никогда не разочаровалась: ни после Помаранчевой революции, ни тем более после Майдана. Потому что понимаю: если бы их не было, то неизвестно, существовала ли бы Украина, разве в статусе современной Беларуси. В один из самых трудных дней Майдана я оказалась посреди улицы Грушевского перед баррикадой. Было острое чувство опасности и умиротворяющая мысль, что книга уже в издательстве, а сборник источников наверняка может доработать коллега. Когда-то поделилась этими мыслями со своим белорусским другом, историком Андреем Радаманом. Недавно в Варшаве он мне сказал: «Когда я находился в Окрестино, а вокруг меня был настоящий ужас концлагеря, где ты беспомощен перед патологической жестокостью, то подумал: важная для меня работа завершена, что-то закончат коллеги». Так что историки не только пишут историю — они еще иногда вынуждены жизнью к ней немножко прилагаться.

Что касается сегодняшней девальвации достоинства, то у меня другое чувство. Действительно, на поверхность вылезло все то, о чем раньше предпочитали молчать. Но в то же время в Украине наросло достаточно прекрасных людей, готовых защищать свое достоинство и других, готовых максимально менять мир вокруг, то есть альтруистов и оптимистов. А именно альтруисты и оптимисты составляют группу, необходимую для развития общества. Мне кажется, что сегодня их количество значительно больше, чем когда-либо.

«ХОРОШАЯ МОНОГРАФИЯ БОЛЕЕ УВЛЕКАТЕЛЬНА, ЧЕМ ВЫДУМАННОЕ»

— А что читали шляхтянки, скажем, времен Галшки Гулевичевны, меценатки Могилянской Академии?

— Женская образованность рассматривалась, скорее, как нежелательное отступление, а в качестве примера служила женщина, ничем не проявлявшая перед мужчинами своих знаний. В то же время, по моим подсчетам, более 40 процентов женщин на Волыни могли поставить подпись на документе. Поставить подпись не означало, что женщина читала каждый день. В то же время означало: в семье ее научили подписываться, соответственно, с большой долей вероятности — и читать. Потому что сначала учили читать, а уже потом письму. Скажем, княжна Екатерина Острожская, выходя замуж за канцлера Томаша Замойского, писать не умела. Однако умение читать не предполагало чтения для удовольствия. Книги редко встречаются в списке вещей шляхтича, а их репертуар ограничивался несколькими названиями книг религиозного содержания и Уставом. Однако замужние женщины вполне справлялись, оставаясь на хозяйстве при частом отсутствии мужей, имея личную собственность в семейном имуществе и собственных слуг, создавая свою сеть поддержки из приятелей, соседей, родственников. Они добывались, пусть и неформально, до публичной сферы и властных ресурсов, которые считались чисто мужскими.

— Читаешь ли ты художественную историческую прозу?

— У меня профдеформация: редко читаю историческую прозу. Мне интересна беллетристика Умберто Эко, потому что автор ведет разговор с читателем-коллегой о способе исследования прошлого и настоящего. Думаю, что именно этот пласт проходит мимо читателя из другой сферы. Следовательно, хорошая монография для меня увлекательнее вымышленного авторского мира. Мне не хватает доверия к автору исторической прозы, чтобы использовать книгу как источник познания, а для развлечения есть другие жанры.

— Лектура современного украинского историка — на твоем примере?

— Историки разные, они не ходят в ногу, поэтому я не знаю, насколько мой пример показателен. Но точно знаю, что историк должен перечитывать множество профессиональной литературы, кроме работы с источниками. Я смотрю на кипы книг (вне книжных полок) в своей комнате и понимаю: до них могут так и не дойти руки. Всю жизнь я (прямо по Борхесу), строя из песка, жила так, будто этот песок был камнем (у людей, в конце концов, кроме песка, ничего под руками и нет). Это свойство оптимистов, к которым я отношусь. Сейчас хрупкость окружающего просто вопиет о себе. А у меня три собственных книги в разобранном состоянии, что значит: нужно найти время, чтобы сесть и собрать. И понимаешь: если ты не напишешь, то об этом никто не напишет в ближайшие десятилетия. Поэтому приходится жестко выбирать. У всех близких коллег сегодня обострено чувство ответственности.

Так что на чтение как «развлечение-развлечение» совсем немного времени. Читаю все Жадана, он очень «мой» автор, а в сочетании с живописью Екатерины Косьяненко («моей» художницы) в «Списке кораблей» — это свет, любовь, боль, радость, ответственность. Не сумею назвать это одним словом. Читаю то, что переводит дочь Ярослава Стриха — Кейт Аткинсон, например, Исаака Башевиса Зингера. Листаю, потому что это нельзя назвать вдумчивым чтением (может, когда-то!) книги из серии «Наши 20-е», которые любовно готовит к изданию Ярина Цымбал. Увлекаюсь ею. Вот пример, как один человек может создать моду на литературу. Так что я не являюсь показательным читателем, на этом этапе я, скорее, пишу.

— Знаю, любишь путешествовать. Твои любимые места в Украине.

— Люблю, но возможностей для этого сейчас гораздо меньше. Долгие годы практически каждый год путешествовали на байдарках, и здесь самая любимая река — Десна, с просто-таки марсианскими пейзажами, полями до горизонта, очаровательная и каждый раз другая. Невероятное впечатление произвел остров Бирючий. Люблю Дрогобыч с немного заброшенной сецессионной красотой и удивительным достоинством людьми. Все больше влюбляюсь в Харьков и его жителей, которые творят фантастические вещи, вопреки многим неблагоприятным обстоятельствам. Надеюсь, что список прекрасного будет пополняться.