«Карбон» – это моя молитва за Донбасс»

Писательница Светлана Лавочкина свыше двух десятилетий проживает в немецком Лейпциге, хотя родилась в Запорожье. «Я не считала, что это моя родина – у евреев родины нет, она там, где их семье спокойно», – сознается она и говорит, что за все время в эмиграции так и не отважилась приехать в город, где росла, хотя неоднократно бывала в столице.

Ее роман-поэму «Карбон» в этом году жюри отобрало в длинный список Шестого международного литературного конкурса рукописей прозы «Крылатый Лев». Это авторский перевод собственной же книги, которая вышла на английском языке в американском издательстве Lost Horse Press. Там раньше печатали англоязычные переводы произведений Юрия Андруховича, Издрыка, Сергея Жадана и других украинских писателей.

В одной своей ипостаси Светлана – преподавательница в немецкой школе, в другой – поэтесса и писательница, в третьей – переводчица поэзии, благодаря чьему труду читатели по всему миру могут ознакомиться с произведениями современных украинских поэтов на английском. А еще она страстный пересказчик историй, которыми щедро делятся с ней те, кто попадается на жизненном пути. Вашему вниманию рассказ о ментальном возвращении в Украину после многолетнего отречения, о реальных людях, которые стали прототипами и консультантами во время написания «Карбона». А также о «связности жизни», вещих снах, предчувствиях и почти мистических пересечениях событий и судеб.

Обложка книги, вышедшей в США, с картиной Романа Минина

«ГОЛОДНЫЙ ЭДЕМ»

– Где-то через 15 лет после эмиграции я ничего знать не хотела об Украине. Вырастать в Советском Союзе было не очень легко, особенно, когда ты непричастен к этносу, в котором родился. Мне не хочется жалеться на то, как детям еврейского происхождения было непросто расти, но дело, по-видимому, еще и в том, что я никогда не чувствовала тесную связь с советской средой.

В 90-е годы все ценности в постсоветском пространстве перевернулись. Чем-то хорошим считалось, если у тебя есть коммерческая жилка, если ты можешь что-то хорошо продать или, как сейчас говорят, создать какой-то «стартап», или кого-то ловко обмануть.

Росла я в Запорожье, и пришло время выбирать, куда поступать. Это должна быть филология, потому что я ничего другого не умела. Мои родители-идеалисты считали, что надо ехать в Москву. Тогда Советский Союз еще не развалился, это был последний его год. В Москве мне не хватило одного балла. Потом было еще семь попыток – меня никто не брал. Или не хватало так же баллов, или тихо говорили, что еврейская квота заполнена. Взяла меня Горловка – там было безразлично, какая у меня национальность, откуда я, кто мои родители. Школьные годы мои миновали в специализированной школе с углубленным изучением английского языка, который я любила. Там мне дали очень хорошие знания на то время.

Мое формирование как взрослой личности состоялось в Донецкой области. Все мои друзья, которых я выбрала сознательно и которые разделяли со мной путь становления, были оттуда. Тамошний этнос отличается от запорожского. Донецкая область – это страна в стране. Она очень эклектическая: и хрупкая, и грубая в то же время.

Распад Советского Союза – очень противоречивый момент в истории страны. С одной стороны, это было отделение Украины от России, большой прогресс, но выживать стало замысловатым трюком. То есть все филологи, люди культуры, врачи, учителя оказались в очень непростом положении – им просто не платили зарплату. А деньги имели разве те из них, кто что-то продавал, мотался в Польшу или еще куда-то.

Я всегда мечтала о научной филологической карьере, но на тот момент это не было возможно, потому я хотела придать моей филологии коммерческий привкус. Это могла бы быть работа переводчика или должность в какой-то фирме. Очень быстро я открыла, что я не «деловой человек»: не могу ничего продавать, считать деньги, придумывать способы, как заработать.

Мой тогдашний друг это умел – он продавал газеты оптом, а я не могла пойти подобным  путем. Когда закончилась учеба, думала, поеду в Москву, буду работать переводчицей или секретаршей – мне было обещано, но не сложилось, хотя именно с этим планом в голове я заканчивала институт.

Тогда вернулась в Запорожье и начала работать в лицее «Логос», где познакомилась со своим будущим мужем. Он был учителем-звездой, в него все были влюблены, и я не хотела работать с ним в одной школе. Учительствовать в возрасте немного за двадцать мне тоже не нравилось. Поэтому я ушла из того лицея и устроилась в специализированную английскую школу. Не в ту, где сама училась – мне не хотелось опять оказаться там: не «звездой среди учеников», а обычной начинающей учительницей. Но на новом месте работы не умела подстраиваться под диктат руководства, и меня уволили.

В целом я не понимала, чего я хочу в жизни. Единственное знала всегда, что должна покинуть славяноязычную среду. Мне хотелось новых возможностей, новых языков. Мне хотелось нормальной жизни, где ценности не стоят вверх тормашками. А этого ни Украина, ни Россия на то время обеспечить не могли. Мы с друзьями, бывало, жалелись друг другу: «О, наша поруганная молодость, о, наши раздавленные мечты!». Но сейчас, с большого расстояния, я вижу, что это было счастливое время. Была свобода, еще не было войны и даже мыслей о ней. Сейчас я вспоминаю 90-е годы как «голодный Эдем». Может показаться, что только материальное нас тогда интересовало – нет. Деньги – это просто проявление свободы, можно делать то, что хочешь, поехать, куда хочешь. Иначе –  будешь сидеть в духоте.

ЛЕЙПЦИГ: ВСЕ НОВОЕ, ИНТЕРЕСНОЕ И ЧЕСТНОЕ

Я нашла для себя возможность выйти из этого круга, переехав в Германию в 1999 году. То, что я эмигрирую, было понятно уже в 1994-ом. Было долгое ожидание разрешения на эмиграцию, а в течение этого времени тоже нужно было что-то делать. Тогда я прожила два очень счастливых года – была частным репетитором, а еще писала дипломы за деньги (сейчас смешно вспоминать, что написать целый диплом по английской филологии стоило 150 долларов). Как я это любила! Ты учишься и одновременно кому-то помогаешь. Тогда я еще не понимала, что могу писать книги, хотя какое-то предчувствие было.

Александр Сырцов, прототип главного героя, стал одним из первых читателей

Пришло разрешение на эмиграцию, и мы уехали. Быстро погрузились в новую жизнь – учили язык и втискивались крошечным пазлом в европейскую бытовую картину. На то время Германия была уже объединенной, здесь было очень хорошо, все новое, интересное и честное! Ты работаешь – тебе платят зарплату. Ты не работаешь – тебя все равно не оставляют на улице, ты получаешь социальную помощь. И это общество очень импонировало мне. Немцы держат свои обещания.

В семье мы были очень озабочены тем, чтобы интегрироваться в это общество, должны были начинать с нуля. Нам выплачивали помощь, и, казалось, это огромные деньги, а мы – богатые люди. А это был минимум, самый низкий слой общества, хотя нам казалось, что это невероятно. Миновало 20 лет. Уже что-то поднадоело, какие-то вещи кажутся нормальными и настолько обычными, что не обращаешь на них внимания. Об Украине я не забыла, потому что там оставались друзья. Но родители переехали тоже к нам. Семья была целостной, и не было большого желания побывать на родине.

КРОВЬ И ПЛОТЬ «КАРБОНА»

И вот начались события в конце 2013 года. Я очень боялась, что это выльется в катастрофу. Так и случилось. И я увидела, что происходит с Донецкой областью – моей духовной родиной. Мои друзья были вынуждены покинуть дома и все нажитое. Жизнь в том крае всегда была непростой, но очень красочной – там понимали, как по-настоящему дружить, как по-настоящему материться, как по-настоящему любить. Честность вместе с перцем. И – очень европейское сознание. Я эту смесь взяла с собой в литературу.

Следовательно, война, а я ничего не могу сделать отсюда, мой сын еще маленький. Вот, именно в этот период я начала активно возобновлять свое общение с донецкими друзьями. Мой ближайший друг-однокурсник вынужден был тоже переехать. Я общалась с ним, а потом круг расширился. У него было несколько одноклассников, которые держались компанией, несмотря на то, что их разбрасывало по миру. Так я познакомилась с другими его друзьями.

Скоро я поняла, что должна сделать для своей духовной родины. Война стала большим катализатором культуры, поэзии, литературы. Так всегда бывает, потому что это экстрим, искусство этим живет. Это трагические, интенсивные события и в то же время пища для культуры. Было много написано о Донецке, о войне. Иногда жестко, иногда уважительно, мягко и эфемерно, но что чем больше эфемерно, тем интенсивнее ощущение трагизма.

Мне, впрочем, казалось, что Донецкая область еще не охвачена в определенной степени, энциклопедически. А у меня появилось топливо в виде жизненных историй моих друзей. Александр Сырцов со мной разделил почти всю свою биографию и истории своих родителей. Он рассказал мне о том, к чему я не могла быть причастной, потому что я там не росла – о руднике, о ДМЗ, о каких-то своих бурных событиях из жизни. Все это и стало основой «Карбона», который я писала в течение трех с половиной лет. Там есть мужчина, там есть женщина, главная героиня – жительница Донецкого края. Я не могу сказать, что это мой альтер-эго, я ее придумала, хотя она и имеет, по-видимому, мой характер. Она и главный герой встречаются в Европе незадолго до начала войны. Но фон книги – это большой ковер, история Донецкого края: со времен Юза, который приехал, купил землю и построил рудники и первые заводы.

«Карбон» - это моя молитва за Донбасс. Что получится из этого – не знаю. Я не религиозный человек и не атеист, скорее, агностик. Однако убеждена, что слово – это очень сильная вещь. И если оно сказано из глубины, даже не от сердца, это может подействовать.

Я попросила Александра рассказывать и писать мне истории. Он одарен словом, хотя никогда этому не учился. Поэтому он писал небольшие очерки с красочными метафорами, донецким говором – все это специфическое виденье мира абсолютно уникально. Так как и сам Донецкий край – концентрированная метафора. И некоторые вещи, которые он мне рассказывал, можно было вкладывать в текст, переведя и обработав – как он работал на ДМЗ, или я его спрашивала о его женщинах в молодости, и он мне рассказывал очень сочно. Три из них были нарисованы настолько выразительно, что я их поместила как субгероинь. Поэтому первая часть полностью построена на его жизни.

Художники – не демиурги. Мы лишь слушаем и принимаем длинные и короткие слововолны. Когда хорошо слушать, эти волны сами непринужденно сплетутся в правдивую жизненную пряжу. Если же мы начнем сами ковыряться, подстраивать, будет фальшиво и получится плохая литература.

Вторая часть – линия героини-донечанки. Я расспрашивала свою новую подругу, и она рассказала о своих любимых местах. Я сама видела их раньше, потому что бывала там, но это не мой родной город. Я не хотела лгать, потому прислушивалась к рассказам. Александр тоже дал много информации для второй части. Например, я узнала о маньяке, который однажды почти украл его тетю. Тот мужчина был приятелем его отца, и все знали, что он странен. Его с девушкой увидели вдвоем на мотоцикле и остановили. Эту линию я прибавила ко второй части.

Мой однокурсник работает синхронным переводчиком – такая профессия и у моей главной героини. Он рассказал об определенном умении предусмотреть, что скажет спикер. И это правда – ты можешь логически понять, что будет дальше и даже идти впереди на два предложения. Переводчик должен отставать лишь на две или одну секунду – это такое специфическое ощущение раздвоения, о котором я тоже расспрашивала.

Я была внутри событий вместе со своими героями. «Карбон» меня почти искалечил психически. Когда я дописала эту книгу, то я сказала себе, что Украина в таком объеме пока на паузе. Ты идентифицируешься с героями до такой степени, что это слишком больно. Рвутся связи с той реальностью, в которой ты живешь. Можно сказать, так молилась, что отбила себе лоб. Может, так и надо.

ПЕРЕВОД НА УКРАИНСКИЙ И «БЛАГОСЛОВЕНИЕ» ОТ РОМАНА МИНИНА

Дописав «Карбон», я поехала в Киев встречаться с друзьями. Я не знала, напечатают ли его когда-нибудь. Пока пишешь, никогда не знаешь, какая будет судьба у этого дитяти – найдет ли она издателя. Я сидела с друзьями в ресторане «Чикен Киев»,  которого уже нет, а на стене над нами висела картина. Потом я узнала, что автор – Роман Минин, картина называется «Любовь». Такие вот жизненные связи. Так часто бывает у людей, которые имеют отношение к искусству. Я никогда не удивляюсь, когда связываются люди, события.

Относительно самого творческого процесса, могу сказать, что писать дома невозможно, если у тебя семья. Когда у тебя работа, требования других людей, и ты должен что-то делать для близких, посвящать время работе, потому что это деньги, на которые ты живешь. И очень нужен остров, где тебя никто не знает, где никто не мешает и где можешь быть собой без всяких ограничений. Около моей работы есть автозаправка с кафе, там есть свободный вайфай. Люди приходят, заправляют свои автомобили, переговариваются, а я сижу анонимно и пишу. Когда у меня заканчивались уроки, было полтора часа до того, как забирать своего младшего сына из детского садика или позже из «продленки». Вот как раз и использовала это «нулевое пространство» ничьих часов, где я ничего никому не должна, чтобы писать.

Идея украинского перевода родилась тоже во время встречи в Киеве с моей подругой Ариной, которая сказала, что я должна перевести его сама. По ее мнению, это было бы интересно людям в Украине. Я собственно, забыла об этом разговоре, но мне представилась возможность попрактиковаться в переводе на украинский – меня уговорили перевести несколько стихов с английского. Тогда подумала: если я кого-то чужого перевела, может, попробую и что-то свое? И начала с собственного цикла «Умеренные широты» – это четыре атмосферных стиха. А потом был локдаун, у меня было немного больше времени, чем всегда. Я начала переводить «Карбон», и оно пошло, в целом заняв полгода. Так у меня появился текст на украинском языке, как Арина и говорила. Я давала части текста читать прототипам. Александр Сырцов прочитал все в переводе, ему понравилось, и это для меня стало лакмусовой бумажкой. Он не лжет, если ему что-то не нравится.

На английском же книга вышла вскоре после того, как была дописана. Американским издательством Lost Horse Press владеет госпожа Кристин Холберт, у ее покойной мамы была фамилия Ворон – она родом из Западной Украины. Их миссия – нести украинскую литературу в мир, хотя вероятно, это в достаточно узких кругах распространяется, не надо думать, что в США все молятся на украинскую литературу. В свое время мне посоветовали обратиться к ним. Я предложила «Карбон», хотя на тот момент роман даже не был дописан. А позже, когда я напомнила о себе, имея уже готовый текст, они прочитали и сказали, что будут печатать. И для этой книги Роман Минин подарил право использовать его работу для обложки. То есть, случилось все, как должно было случиться.

О ПЕРЕРАСПРЕДЕЛЕНИИ И ПРОВИДЕНИИ

Когда мы заканчиваем книгу, накатывает чувство потери. Пока ты в процессе, это такое мощное магнитное поле. Ты идешь к завершению. А еще, когда ты пишешь, ты копаешь вглубь. Человек, который работает активно, не замечает времени: можно сесть и проглотить за мгновение три часа. И вот этот процесс заканчивается. Иногда это происходит раньше, чем ты рассчитываешь, вдруг понимаешь – а это уже конец. По-видимому, я думала, что «Карбон» будет еще длиться, но он закончился на месяц раньше. Ровно в конце 2019 года я его закончила и поехала в Киев. Там увидела картину, получила совет перевести на украинский. И все это связано между собой, но я не удивляюсь. И потом эта вещь от тебя отделяется и живет своей жизнью. Она фактически уже не твоя, хотя ты имеешь к ней чувство, будто это твой ребенок, который вырос. Однако отпускаешь его, потому что ничего от тебя не зависит. Я знаю каждую строку, откуда, что и где я взяла, но оно уже не мое. Я могу ревновать к себе – я так больше никогда не напишу.

Мне бы было очень печально видеть нынешнюю Горловку. Я только могу представить, как это коренным дончанам, которые должны оставаться там, имея европейское сознание, жить в тех условиях. Я не хочу ни в Донецк, ни в Горловку, хотя очень часто возвращаюсь туда во снах. И в Запорожье тоже. Но просыпаюсь и с облегчением отмечаю – я не там. В Киеве мне хорошо, потому что там нет автобиографических связей, с ним не связаны ни драмы, ни комплексы, ни какие-то тяжелые переживания. Киев для меня – праздник, и туда я могу приезжать хоть еженедельно. Но в места, где было пережито что-то непростое – нет. Может, позже я еще попаду в то же Запорожье. Прошло уже 22 года, а я до сих пор не осмеливаюсь.

В жизни каждого человека бывают моменты пересечений, когда ты идешь определенным путем, достигаешь какой-то точки и понимаешь – вот здесь транзит, пересадка. Так случилось со мной еще до того, как я встретила своих новых донецких приятелей. Мне приснилось, что кто-то пришел и говорит: «Мы тебя перераспределяем. У тебя будет новая задача». А я как раз завершила свое «Перекати-поле», гротескную стихотворную сагу, которая вызывала определенные переживания. И вот за неделю, как мне это приснилось, «пришел» Александр Сырцов. Потом я поняла, зачем эта встреча, через два месяца поняла – я должна писать, и то, что это мой транзит. Когда я закончила «Карбон», почувствовала, что идет следующий транзит, и я должна делать что-то совсем другое.

Я из Восточной Европы связываю, опыляю, переношу что-то между пространствами. Когда мы пишем, мы делаем это для людей. Мы не хотим, чтобы оно оставалось в ящике и тлело. Поэтому «Карбон» сейчас в поисках путей к своему читателю в Украине.

Отрывок из поэмы «Карбон»

З півночі лізуть нові вовки

З матнями нарозхрист.

Із Червоного Капелюшка

Здерли спідницю

Та нап’яли на жирний тулуб

Імперської мотрійки.

СНІД у наряді «русского мира»

Вибиває двері ногами,

Хряпає пушку на стіл перемовин,

Транскрибує зворотно

Кислотне тавро

На матриці низьких лобів,

Перекладає Ф. М. Достоєвського

Коров’ячою літанією,

Яку вміють утнути плебеї.

І невдовзі

Пошесть виперджує

Новонароджену бахурню

Усією Розою вітрів.