Эксперимент, вызванный внутренней необходимостью

Сначала вышел в переводе на украинский роман Владимира Рафеенко «Довгі часи». К слову, это произведение (в переводе на чешский) получило награду Вишеградской литературной премии «Восточного партнерства». После оккупации родного Донецка писатель оказался в Киеве. Здесь он написал и напечатал на украинском языке «Мондегрін. Пісні про смерть і любов».

Владимир Рафеенко — известный автор, который получил не одну престижную литературную премию в России. И вот — испытание: с корнем вырванный из предыдущей жизни. Найти силы для творчества? Вдохновению не прикажешь. Но вышел «Мондегрін...» — это своеобразный роман на языке, которым до недавнего времени писатель не владел.

«БУМАЖНУЮ КНИГУ ДЛЯ МЕНЯ НЕ ЗАМЕНИТ НИЧЕГО»

— Какие именно книги помогли вам построить жизнь?

— Сложно сказать. В конце концов, очевидно, все те, которые прочитал. И хорошие, и не очень. Мне кажется, именно от читателя зависит, что он способен взять из того, что дает ему автор. Но, знаете, кажется, не только книги и, возможно, даже не прежде всего книги, хотя они и очень важны, помогают человеку строить собственную жизнь, собственную личность, приходить к определенному пониманию мира и самого себя. Намного важнее люди, которые тебя окружают, особенно в детстве.

Однако если уж говорить именно о книгах, то для меня решающими и самыми важными в жизни были два жанра: классического европейского романа и жанр сказки — как народной, так и авторской. Скажу также, что на меня очень повлияли четыре канонических Евангелия, которые я стал читать уже в зрелом возрасте.

— Что, по вашему мнению, должно сделать чтение модным, престижным?

— Не уверен, что это вообще реальная задача. Не знаю, можно ли мерить терминами престижа встречу с миром литературы, мировой культуры в целом. Кажется, уровень престижности и модности знакомства с Дон Кихотом или с Моби Диком в ближайшие годы изменить не удастся.

— Вы отдаете предпочтение электронным или бумажным книгам?

— Более удобны электронные, потому что их можно читать почти везде и всегда. Но бумажную книгу для меня не заменит ничего. Хорошая бумажная книга вызывает у меня что-то наподобие нежности.

«ПОЯВИЛАСЬ МОЩНАЯ ВНУТРЕННЯЯ ПОТРЕБНОСТЬ ОВЛАДЕНИЯ ЯЗЫКОМ»

— Как-то вы признались, что не могли даже с продавщицей разговаривать на украинском. А вот появился целый роман! Писатель должен жить языком, которым пишет. Как вам это удается? Хватает ли вам украиноязычной среды?

— Так сложилась моя судьба, что в определенное время появилась мощная внутренняя потребность овладения языком, Бог это увидел и дал возможность. Если говорить о романе, то удалось мне это чудо пока еще только раз. Как знать, смогу ли писать на украинском дальше. Такая задача всегда будет для меня вызовом и экзаменом на писательскую вменяемость.

А возможным написание романа на украинском языке стало в большой степени благодаря моим хорошим украиноязычным друзьям, которые поддерживали меня и продолжают поддерживать, помогали овладевать языком, как, скажем, Вадим Карпяк или Андрей Бондарь, который после написания книги стал ее первым редактором. Его помощь мне трудно переоценить. Ему первому я когда-то рассказал о замысле попробовать что-то написать на украинском, и он был среди первых, кто меня поддержал.

— Ваш роман «Мондегрін. Пісні про смерть і любов» — эксперимент или внутренняя необходимость? Насколько вас вел язык?

— Это был эксперимент, вызванный внутренней необходимостью. В начале работы язык я не знал и мне нужно было его изучать одновременно с написанием текста. Это было очень тяжело. Но, очевидно, где-то после первой трети романа язык повел меня и стало писаться намного легче.

«МЕНЯ ПРИВЛЕКАЕТ КАЧЕСТВЕННАЯ ПРОЗА И ОГОРЧАЕТ НЕПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ»

— Как определили бы перелом в сознании, когда стали писать на украинском?

— Я не думаю, что эти процессы можно мыслить в категориях перелома. Ближе к истине — ощущение беспомощности и отчаяния, навстречу которому поднимается волна языковой энергии, которая и ведет тебя туда, куда нужно самому языку и тому предмету, который она позволяет тебе выписать должным образом.

— Дало ли обращение к украинскому толчок к переосмыслению ранее прожитого?

— Скорее наоборот: переосмысление ранее прожитого требовало обратиться к украинскому языку. Который потом, в свою очередь, углубил и заострил, конечно, некоторые процессы самоидентификации и структуризации мира вокруг себя.

— Вы признались, что теперь решили писать одну книгу на украинском, одну — на русском. Не будут ли «ревновать» вас языки?

— Очевидно, будут, но что поделаешь.

— Не разочарованы ли ваши читатели, которые знали вас как известного автора русскоязычной прозы?

— Не имею ни малейшего представления, кто и в чем разочарован, и, признаться, не очень этим интересуюсь. В моем возрасте на первый план выходят другие жизненные ориентиры.

— Что не воспринимаете в современной украинской прозе? И что привлекает?

— Я не литературный критик и не имею столько времен, чтобы читать все, что теперь печатается, чтобы знать все и всех. Поэтому могу сказать: меня привлекает качественная проза и огорчает непрофессиональная.

«ОЧЕРЕДНАЯ ПОПЫТКА ЧТО-ТО НАПИСАТЬ — СПЛОШНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ»

— Ваши слова: «Письмо для меня — сплошное приключение». Несколько слов об этом.

— В своем письме я всегда импровизирую. Никогда не знаю, что из этого получится и получится ли хоть что-то приличное. Поэтому каждая очередная попытка написать что-то стоящее — сплошное приключение, которое каждый рабочий день начинаю на свой страх и риск.

— Утверждаете, что совмещаете реализм и магический реализм. Насколько ваша проза — «сказка» для взрослых?

— Насколько мне это удается, очевидно, не мне оценивать, но по крайней мере я чувствую, что сказочные принципы воссоздания реальности для меня очень важны.

— Говорил о себе как об авторе-одиночке, анахорете. Социальные сети — не для вас?

— Я не являюсь активным пользователем социальных сетей и скорее использую их как средство передачи информации. Не тот у меня темперамент и не настолько я интересный человек, чтобы постоянно что-то рассказывать о себе.

— Музыка в вашей жизни.

— Да, существуют и музыка в моей жизни, но в последние годы я потерял способность слушать музыку постоянно, как это было когда-то, до войны. Очевидно, моему внутреннему состоянию теперь больше подходит тишина.