«Право и почет, а не источник доходов»,

Знаменитый русский автор пишет сегодня: «Главная проблема в том, что промышленная и финансовая аристократия в России не состоялась, и это хуже всяких силовиков. Ибо аристократия (хоть крови, хоть денег) — это власть, основанная на нерасторжимой связи с землей и страной, и именно в силу этой связи эта власть признается иными сословиями. (...) И аристократия, и олигархия в формально-законническом смысле суть одно и то же — власть немногих. Небольшая разница лишь в том, что аристократия говорит с обществом на одном языке и обладает общепризнанной харизмой, тогда как олигархия живет в искусственном мире, говорит на искусственном языке и никакой харизмой не обладает. Поэтому аристократия укоренена в родную почву и стоит веками, олицетворяя силу, богатство и энергию нации, а олигархия лишена корней...» (Максим Соколов).

Как человек, не принадлежащий русской культуре, я имею возможность взглянуть на ситуацию со стороны и, расширив область применения соколовской логики, категорически заявить: в России (а значит, и в Украине, входившей в состав Российской империи) вообще никогда не было аристократии. Помещики, баре — были, аристократов — не было.

«Аристократия говорит с обществом на одном языке» — попробуйте, читатель, прочитать этот тезис буквально. Тогда вам станет понятен наивный восторг, с каким граф Л.Н. Толстой живописует сцену почвенно-русского поведения Наташи Ростовой: «Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, — эта графинечка, воспитанная эмигранткой- француженкой, — этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить?» В самом деле — откуда? Мистика какая-то. Ведь аристократы империи разговаривали между собой в салонах по-французски, а с народом на конюшне, языком розог. Еще один толстовский граф — истинно русский человек Pierre Bezouhoff — владел десятками сел и тысячами крестьян в Киевской губернии. Что общего с аристократической укорененностью в национальной почве имеет такое владение?

Это — не европейская аристократия, ибо та декларирует: «Мы можем позволить себе все, и именно поэтому мы можем позволить себе лишь очень немногое». Это не римские патриции, «для которых власть была правом и почетом, а не источником доходов» (Т. Моммзен). Это не хозяева английских графств, расточающие свое богатство на сельское гостеприимство («могущественный граф Варвик, как рассказывают, ежедневно содержал в своих многочисленных замках 30 тыс. людей» —Адам Смит). Это иерархическая восточная деспотия, развращенная вседозволенностью и превратившая свою беспредельную власть над «нижестоящими» в источник доходов. И поэтому сколько ни говори по-русски «граф, граф, граф», в истории России аристократов не будет.

К сожалению, нормальный процесс формирования украинской аристократии, которая говорила бы с обществом на одном языке (в прямом и переносном смысле), прервался после аннексии казацкой державы московским царством. Распространив права и привилегии московских служилых дворян на малороссийскую шляхту и казацкую старшину, империя лишила украинских «лучших людей» ростков аристократичности (всегда вырастающих на ниве военной демократии) и тем превратила в типично российских имперских деспотов-крепостников. Лучшие из лучших протестовали, но разве могли они устоять «перед этой неумолимой лавиной, которая катилась с севера до Черного моря и покрывала все, что носило русское имя, одинаковым ледяным саваном рабства»? (Александр Герцен).

После одной моей публикации об украинском роде Зарудных и месте некоторых моих предков в украинской и русской истории, я получил два письма, за которые, пользуясь случаем, хочу еще раз выразить их авторам свою глубочайшую признательность.

Один из корреспондентов, киевлянин Владимир Пархоменко, пишет «Нарис історії Глинська», его родного города. Есть в том очерке и об украинской революции 1917 — 1921 гг., в частности, такое:

«Створений більшовиками в Глинську орган радянської влади рішуче провів розподіл поміщицьких земель між біднотою, наділив тих селян, котрі не мали худоби, продуктивною й робочою худобою, сільгоспінвентарем та зерном, відібраними в поміщиків та ін. Селянам було дозволено рубати ліс поміщика Зарудного. Такі дії більшовиків зробили частину глинчан їхніми прихильниками, й це мало наслідки в недалекому майбутньому...

За свідченням очевидця, «на початку квітня(?) 1918 року в Глинськ вступив загін німців і гайдамаків. Глинчан зігнали до волосного правління на сходку. Під дверима волосного правління були встановлені станкові кулемети, чорні дула яких були націлені в юрбу. Там же стояло біля десятка дерев’яних лавок і купа заготовлених різок. На ґанку, поруч із кулеметами, стояв німецький комендант, біля нього — пан Зарудний. Комендант оголосив, що за порубку (зроблену за розпорядженням Ради) лісу, що належить панові Зарудному, жителі повинні виплатити Зарудному компенсацію 80 тис. карбованців. Кільком глинчанам, які спробували висловити невдоволення, карателі всипали різок і шомполів. Свою порцію шомполів отримали й ті, хто добровільно здав німцям і гайдамакам зброю. Ця екзекуція тривала від ранку до полудня».

Далее В. Пархоменко отмечает: «Коли загін гетьманців 10 листопада 1918 року напав на партизанський табір в Олаві, бій закінчився перемогою партизанів. Тяжке поранення отримав один з командирів карального загону гетьманців, капітан ще царської служби Зарудний, син глинського поміщика (...). [Після ліквідації гетьманату] вслід за дєнікінцями до свого помістя в Глинську повернувся Леонід Зарудний, син місцевого поміщика, який перед тим служив у армії гетьмана Скоропадського».

Такие вот «благородство порыва, бескорыстие, честность перед собой и обществом» (выражение Леонида Иваненко о политиках периода освободительного движения 1917 — 1921 гг. в публикации «Об элите, аристократии и благородстве порывов», «День», 14.04.06).

Община ответила адекватно. Об этом — в письме Вячеслава Труша, моего земляка.

Лозовчанин В. Труш в своем очерке «Національно-визвольний рух на Лозівщині в ХХ столітті» пишет: «Замилування Гетьманатом, чи вірніше — союзниками, тривало недовго. Політика реквізицій підштовхнула селян на повстання. Тоді ж починається організований махновський рух (...). Просуваючись землями Олександрівського та Павлоградського повітів, махновці вели бої з військами гетьмана та союзників.

Серед лозівчан і досі побутують спогади про Махна — від серйозних до легендарних. Зберігся опис руйнування маєтку родини Зарудних у селі Домаха, зроблений народним артистом України О. Тарасенком.

«...Занять у школі не було — всі були зайняті пограбуванням панського маєтку. Разом із махновцями, ми, дітлахи, влетіли у величезну, залиту сонцем, кімнату на третьому поверсі. В центрі кімнати стояв красивий чорний рояль. Вусатий махновець оскаженіло вдарив прикладом рушниці по білих лискуватих клавішах і вони болісно застогнали мовою різних звуків. «Ану, взяли! Налягли! Хай ця панська музика заграє нам там, на вулиці. Узяли!» Усі припали до рояля й із силою штовхнули його в прірву вибитої стіни...

Коли вже зовсім стемніло, ми знов вирішили заглянути в палац. Раптом із темряви хтось жбурнув палаючий факел. Перелякані на смерть, ми галопом вилетіли з палацу. Через якусь мить усе навколо палало вогнем. Смолоскипом горів панський маєток Зарудного. А навколо, на відстані, до ранку стояли з дітьми селяни, скрушно спостерігаючи нічим не виправданий злочин...»

Не оправданный? Это смотря как понимать правду — в формально-законническом или сущностно-историческом смысле. Когда один из потомков Григория Зарудного, миргородского полкового осавула и дипломата гетмана Мазепы, порол гайдамацко-немецкими шомполами своих крестьян, нашлись селяне, которые в отместку сожгли усадьбу другого потомка Григория Федоровича. С исторической точки зрения все очень логично.

Не дано было «лучшим людям» казацкого народа вырасти в украинскую аристократию, которая укоренилась бы в родную почву и олицетворяла бы силу, богатство и энергию нации. Было дано их потомкам лишь имперское дворянство, к национальной аристократии не имеющее ни малейшего отношения.

Последняя зарисовка — европейский пейзаж.

«Созерцаешь поля. Каждый клочок огорожен толстейшей, высокой стеной, склоны гор увенчаны террасами, и вся страна разбита на клочки, огорожена камнем. Я сначала не понимал загадки, которую мне все это задавало, пока, наконец, не уяснил, что это — собственность, капитал, миллиарды миллиардов, в сравнении с которыми наличный труд поколения ничтожен. Что такое у нас, в России, прошлый труд? Дичь, гладь, ничего нет, никто не живет в доме деда, потому что он при самом деле два-три раза горел. Что осталось от деда? Одежда? Корова? Да ведь и одежда эта истрепалась давно, и корова издохла. А здесь это прошлое охватывает всего человека. Куда ни повернись — везде прошлое, наследственное... И невольно назревала мысль: какая же революция сокрушит это каменное прошлое, всюду вросшее, в котором все живут как моллюски в коралловом рифе» (Лев Тихомиров, бывший русский народоволец, а затем монархист).