Андрей БЛУДОВ: «Живопись — это отдельное пространство, состоящее из красок»

Картины киевского художника Андрея Блудова выставляются в галереях Цюриха, Женевы, Кельна, Барселоны, Парижа, Лондона, Москвы, Атланты, Нью-Йорка. Помимо того, что этот художник имеет собственный стиль, он своим творчеством во многом представляет киевскую школу живописи. Отрадно, что наши художники пользуются успехом за рубежом и менее приятно, что спрос в самой столице Украины на них значительно ниже.

Хочется разобраться в феномене киевской живописи. Распространенное определение «киевский эстетизм» кроме легкого выпендривания и приверженности к некой красоте — ничего не выражает.

Какие можно отметить общие черты: полуабстрактное, полуфигуративное изображение. Оно несколько размыто как бы «волнами времени». Часто несет «археологический характер» — многие картины кажутся планами раскопанных городов древности. Образы полупрозрачны и туманны, словно фантомы.

Например, был у нас в гостях тоже известный киевский художник Николай Журавель. У него в работах культ пасеки, пчел, чувствуется влияние его крестьянских предков. И тем не менее в его творчестве много общих черт с урбанистом Блудовым. «Планы древних поселений» Журавля перекликаются с присыпанными «песками времени» городами Блудова. Можно и еще назвать местных художников, которым близка такая манера.

Обозначение «киевский эстетизм» — только в той мере отражает это явление, что Киев, эта древняя столица-музей, как будто диктует художникам обращать взор в сторону прошлого, заставляет «копать».

Я бы назвал нашу школу живописи «киевским археологизмом». Арх живопись, арх-графика, арх-арт(arche в переводе с греческого — начало), поскольку творцами владеет страсть вернуться к началу начал.

Поинтересовался в интернете, оказывается, как термин АРХ-АРТ уже существует. Я думаю киевский стиль живописи как ничто другое укладывается в рамки этого направления.

Уже стоит говорить о подобных традициях (а не только тенденциях), поскольку Блудов является преподавателем киевской Академии изобразительного искусства, а значит, пропагандирует арх-видение.

В голову неожиданно пришла параллель со знаменитым объединением киевских карикатуристов (многие из которых имели архитектурное образование) АРХIГУМ — юмор архитекторов. Так или иначе — эта приставка для Киева не случайна и является общей для архитектуры и археологии...

Блудов является неформальным лидером. Он любит собирать у себя в мастерской поэтов и художников, дабы у одних развить цветовую чувствительность, а другим привить вкус к слову. А может, даже и подтолкнуть на выявление и определение новых направлений в искусстве. Для чего мастерам кисти вполне могут пригодиться мастера слова.

Идя навстречу его устремлениям, я сделал (см. выше) это небольшое исследование.

Однако разговор с Андреем начнем с успешности, насколько киевский АРХ- АРТ имеет спрос.

«МОИ ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВОСУЩЕСТВУЮТ ПАРАЛЛЕЛЬНО»

— Зададим шкурный вопрос: сколько стоит или каков порядок стоимости полотен киевских художников за границей?

— От двух до пяти тысяч у. е. Там покупатели — средний класс — программисты, компьютерщики. А здесь — нет серьезных собирателей и ценителей живописи.

— А выше пяти тысяч?

— Это уже имя, инвестиции, выстроенная стратегия галерейщиков.

— У тебя есть, собственные агенты по продаже или маршаны — постоянные покупатели?

— Я скорее общаюсь с владельцами галерей, директорами, они и осуществляют посреднические функции. У нас же рынок не развит, инфантилен.

— Но есть уже успешные примеры в твоем лице.

— Есть. Но я веду себя не шумно.

— Как начиналась твоя карьера?

— Обыкновенно. Будущие почитатели знакомились по каталогам, сайтам, передавали альбомы другим. Когда я закончил Академию, неплохо «прозвучал» диплом. Я получил бронзовую медаль. Раньше Министерство культуры закупало понравившиеся работы. Я закончил графический факультет, специализация «книжная графика»...

Мне кажется, самое интересное происходит между ситуативным движением и абстракцией. Я люблю разделять изображение на плоскости, на фрагменты.

— Помнится Юнг установил, что художники делятся на невротиков и шизоидов (это не болезнь, а способ восприятия). Одни стремятся к объединительной симметрии, другие — кромсают все, дробят. Ты явно принадлежишь ко второй категории.

— Считаю, что в целом я сохраняю композицию в картине.

— Само собой. Я бы сказал, у тебя очень гармоничные цветовые сочетания. Но одна зрительница заявила с испугом, что твои полотна даже затягивают в это разделительное движение плоскостей... Ты сразу стал рисовать такие сложные модели? Что ты рисовал, будучи ребенком?

— Подводные, фантастические, доисторические существа. Меня волновала стихия воды, динозавры, амфибии.

— Это вроде мутантов, о которых фильмы ужасов снимают?

— Мои — дружелюбные.

— И почему ты их забросил? Сейчас у тебя не видно сказочных зверей?

— Немножко есть, но на периферии.

— И когда ты заинтересовался женщинами?

— (Смеется). Ты решил поэтапно проследить мое творчество: детство, отрочество, юность.

— Ага, как у Толстого и Горького.

— Ты знаешь, меня часто спрашивают, как в моем творчестве отразилось то или иное. Но мои жизнь и творчество существуют параллельно.

— Так что женщины тебя не волновали?

— Волновали, конечно, но это в творчестве не отражалось.

— Музой твоей быть невыгодно. Даже общаясь с Пикассо, хоть корявой, двухмерной и трехглазой — но изобразит! А от тебя — никакого толку!

— Будучи студентом, я делал добротные женские портреты. Но когда вернулся к ним через несколько лет, они мне показались не очень интересными. Внутри холста должно что-то происходить, какое-то движение.

«МОИ КАРТИНЫ —АЛЛЕГОРИЯ ПАМЯТИ»

— Мне кажется, у многих киевских художников есть одна общая черта: археологическое, бескровное изображение. Вы все производите археологические раскопки. Только Николай Журавель, допустим, извлекает крестьянское бытие (или скорее — небытие), а ты городское, либо чуть ли не доисторических эпох. Вы как бы догадываетесь по находкам о былом. Живой кровищи не хватает, она ушла в песок.

— Но этими вещами, как ты говоришь «кровью», занимается актуальное искусство, оно держит руку на пульсе. Там есть такая энергетика, драйв.

— А Босх, Брегель? В их фантазиях пульсирует кровь и сейчас, хотя прошло 450 лет. Чудовища Босха — мифические, ископаемые мутанты, но на его полотнах — они прекрасно себя чувствуют. Я могу согласиться, что у импрессионистов вся сила уходила в фиксацию конкретики, в ощущение происходящего сейчас. Женщин Ренуара, кажется, можно взять за руку. Или схватить с подноса яблоко Сезанна...

— Уточни, что ты понимаешь под «кровищей»?

— Энергию жизни! Киевских художников интересуют фантомы прошлого. Лучшее, им представляется, — уже было. У тебя изображены: фрагменты «полуприсыпанных» зданий, часов, ландшафтов, парков, портретов.

— Со многим я согласен. Но я думаю, что это вообще свойственно современной живописи. Что касается изображений, их сейчас масса со всех сторон: фото, компьютерные заставки.

— И ваша «археологическая живопись» — психологическая реакция на переизбыток образной информации?

— Живопись — не реакция. Это отдельное пространство, состоящее из красок. И ценность живописных работ увеличивается по прошествии срока. Хотя там отражена и конкретная эпоха, когда жил художник.

— Киевские художники усиленно игнорируют современность. Время в ваших работах как бы загустевшее. Скорее вы работаете под девизом Экклезиаста: «Все суета».

— Я создаю многомерные объекты. И в первую очередь — это путешествие.

— Путешествие вглубь.

— Да, мои картины — аллегория памяти. Меня интересует, как звучали, выглядели праживотные...

— Ты еще и палеонтолог! Но монстров у тебя не часто встретишь.

— Они за кадром. Это мир сверхзнаний, которые возникают, когда человек умирает. Кинолента отматывается назад. Кажется, в том прадетстве человек был счастлив. И когда, допустим, зрители смотрят мои картины, они обретают целостность от связи с дальним прошлым. Почему эту картину они хотят иметь дома? Древний мир приходит к ним через это окно.

— Ага, вваливаются эти фантастические чудовища. Такое счастье!

— Не передергивай! Зрители ощущают через эту ретроспекцию — свое счастье.

— Ты вставляешь в наше сознание, как в компьютер, блок для расширения памяти. Или, я бы сказал, твоя картина — крышка старого сундука. Открыл — и пересматривай генетическое наследство.

— Возможно. Тут есть ностальгический момент. Как в цикле «Гербарий».

— Баб нет, одни бабочки!

— А что делать? Мир находится в зоне усталости. Зато я могу донести удивление и восторг.

— От «славного прошлого»?

— Да. Но оно же проявляет себя и в будущем. Люди, уже имеющие мои картины, открывают там все новые и новые детали. Они говорят, что путешествуют внутрь полотен.

«ХОЧУ ИСПЫТАТЬ СЧАСТЬЕВОЗВРАЩЕНИЯ»

— Разберемся, куда ты приглашаешь зрителя: вверх или вниз? Вряд ли вверх — у тебя же в картинах нет неба.

— Да, редкость.

— Значит, это взгляд — вниз. Как на карту или план. Ты приглашаешь принять участие в раскопках. И получить удовольствие от этого процесса?

— Безусловно.

— Может, киевская инфантильность, как черта, таким образом отражается в творчестве наших художников? Когда-то они были маленькими и наслаждались в песочнице от процесса копания, а во взрослом состоянии перевели это занятие на «археологические рельсы». У тебя цель — найти сокровище? Или быть на пути к нему?

— И то и другое. Я сам инструмент. Эти импульсы возникают во мне. И мной двигают.

— В сторону регресса? Путешествие-то во вчера?

— Я возвращаюсь туда на другом уровне. Там начало будущего.

— В этих археологически добытых чудовищах?

— Это ты сказал — археология.

— А ты согласился.

— Только там, где это касается киевской школы. Ее инфантилизма!

— А ты ее яркий представитель. И также приглашаешь стать ребенком, добывающим в песочнице счастливое прошлое.

— А может, и будущее?

— Но он копает, а не строит!

— Зато при этом сам растет!

— Отличная мысль! Но кайф ловит, по твоему утверждению, от возврата в прадетство человечества.

— Это есть и современность. Киевская живопись отражает эпоху.

— Она отражает киевскую энергетику, но не эпоху.

— Может, и так. И все-таки ты не определишь меня, как художника, на сто процентов!

— А зачем? Ты же меняешься. Достаточно и девяноста. Добавим еще пять: в чем выражается для тебя совершенство? И может ли оно быть, при таком пути вглубь?

— Я хочу создать идеальную картину.

— Что ты на ней хотел бы видеть?

— Фрагменты всех моих поисков.

— Музей арх-находок? Заметь, как называются циклы твоих полотен: «Летопись», «Гербарий», «Архив».

— Когда все обнаруженные мною существа будут пронумерованы, названы, когда каталог будет полным, я испытаю счастье возвращения. Это будет новая ботаника, зоология и архитектура.

— Новая, как хорошо забытая старая. Главная твоя страсть — коллекционирование. Будешь смотрителем этого Музея Возвращения?

— Да, смотрителем и директором в одном лице.

— Женщин, я так понимаю, в виде изображений там будет немного. Но зато ты надеешься приглашать их туда в качестве посетителей?

— Я бы сказал, желанных посетителей!