Концертный скульптор

Завтра у Бориса Григорьевича день рождения — 70 лет. Накануне мы сидели с совсем домашним режиссером, переоблачившимся в спортивные трико и соломенную шляпу, на зеленой дачной лужайке и любовались цветами под назойливые трели голосистых лесных соловьев. Борис Григорьевич рассказывал забавные истории из жизни, глаза его по-молодецки горели, и, скажу вам, пороху в той пороховнице еще ого-го.

Родина будущей звезды — провинциальный городок Новоград-Волынский на Житомирщине, который благодаря своему земляку стал знаменитым.(Он сейчас его почетный граджанин). Здесь он проработал пятнадцать лет директором Дома культуры. В его подчинении был народный театр (и сам в нем играл), ансамбль «Полесье», стадион, бар, водная станция, курсы по подготовке специалистов для села — хормейстеров, концертмейстеров, режиссеров... Композитор Пашкевич, который написал много хороших песен, в том числе «Степом, степом», везде говорит: «Я закончил академию имени Шарварко». Он у него год учился на курсах…

Пока еще в Москве думали, как провести то или иное мероприятие, Шарварко у себя в городе его уже сделал. И как! Он умудрялся привлекать к провинциальным постановкам режиссеров Большого театра, известных артистов, приглашать та-а-ких гостей. Главное — он всю жизнь хотел быть первым. Ну и получал частенько за свое рвение не только благодарности.

Однажды его хотели исключить из партии за то, что решил провести в своем городе международный фестиваль. Это был 57-й год, и страна готовилась к Всемирному фестивалю молодежи и студентов в Москве. Шарварко подумал: ну, как это у них будет, а у нас нет? Непорядок…

— Я провел разъяснительную работу, создали оргкомитет, разослали письма в разные страны. От Мао Цзедуна лично ответная телеграмма пришла. А из Польши целый вагон делегатов должен был приехать, ведь половина населения в Новоград-Волынске — поляки, это бывшая граница. Они пошли за визами в советское посольство, а там говорят, мол, ничего такого нет, не знаем… Позвонили в Москву, там тоже первый раз слышат, в Киев — понятия не имеют. Звонят в Новоград-Волынский первому секретарю горкома партии, а тот на меня имел зуб, потому что когда его избирали, я голосовал против. Естественно, он потер руки: «Ану-ка, Шарварко подать сюда...»

Я вообще-то не рассчитывал, что кто-то из иностранцев захочет приехать, тогда в нашем городе никто не видел живого негра, ведь только- только «занавес» открылся. А тут столько желающих. Короче, вызвали меня и приказали сообщить населению, что в связи с сельскохозяйственными работами праздник переносится, и время сообщим дополнительно. Ну, чтоб международного скандала не было. Пообещали, что на следующей неделе проведут. Я беру и составляю объявление, что фестиваль переносится. В горкоме как раз был начальник милиции, а милиция была через дорогу от редакции газеты «Радянський патрiот», и я его попросил объявление отдать в газету. Тот согласился. На другой день, как увидели в горкоме газету — такой скандал разразился — мамочки мои! «Кто вам разрешил указывать «следующую неделю»?! Тут же польских родственников полно, они сообщат, и снова те пойдут за визами! Мы же специально хотели не говорить дату, чтобы тихонько провести фестиваль!» Через два часа вызвали меня в горком на бюро. Записали строгий выговор и в наказание решили послать меня в самое отстающее село.

Тем самым «отстающим» оказалась задрипанная Хижевка, колхоз им. Шевченко, аж под Шепетовкой. Поехал наш герой уполномоченным горкома. Село приподнял, председателя прибарахлил, но по неспокойной своей голове все равно получил.

— Приехал, смотрю — село страшное, бедное. Спрашиваю, мол, где ваш председатель. А мне говорят: вон, едет. Вижу — подвода, а в ней сидит нечто — не то ездовой, не то скотник: в порванных туфлях непонятного цвета, неопрятный, в несвежей одежде, ужас. Неужели, думаю, не за что купить? Первое, что я сделал на новой должности — выбросил в речку его туфли, и мы пошли в магазин, где купил я председателю новые, а потом и костюм, «Москвич», чтоб на бричке не позорился… Через месяц подходят ко мне местные хлопцы и девчата, просят, ну повлияйте на председателя, пусть он нам баян купит, ничего у нас в клубе нет, мы ему говорили, а он ни в какую. А в магазине как раз баян есть. Тысячу триста шестьдесят рублей стоит. Я говорю, мол, хорошо. Думаю, скажу ему прямо — не даст. Сказал, что мне нужны деньги, хочу одну вещь купить, он в бухгалтерию — мол, выдайте на Шарварко тысячу триста шестьдесят рублей. Я дал ребятам, те побежали, купили, принесли счет. Я к «голове»: ты мне деньги давал, так вот счет. Тот, конечно, опешил, но возразить не посмел.

Началась уборочная. Он подходит ко мне и говорит: «Вот как ты думаешь, сейчас погода хорошая стоит, если мы сначала все соберем, сложим, а потом будем молотить. Если же начнем и собирать, и молотить, и возить в заготзерно сейчас, погода испортится, и все пропадет: ни людям ничего не останется, ни на семена...» Я говорю, ну, давайте, вроде по-хозяйски получается. Убрали все, а не сдали ничего. Вспомните: тогда же первая заповедь была: — хлеб— государству, десять дней давалось на это. Но кто раньше — лучше, и каждый старался. А тут смотрят — Хижевка ничего не сдала. Это все вражеская рука Шарварко...

Вызвали нас с председателем на расширенное бюро в город, а его проводили ночью, чтобы днем с работы не срывать. И Иванюку говорят: признайтесь, кто вас настроил так бесстыдно государство обмануть, на меня намекая. А тот честно говорит: мы, дескать, все собрали, теперь отдадим державе, и семена будут... Нее-т, вы признайтесь, кто вас надоумил, — не унимались партийцы. Выпрашивали мою фамилию. Если бы Иванюк назвал меня, то не только бы из партии исключили, а и посадить могли. Он молчал, и исключили из партии его.

Мы той же ночью поехали обратно. Подымаем все село, а рядом был карьер, и там начальствовал наш друг. Мы к нему домой: дай машины — у него ведь большие, мощные — будем молотить и хлеб возить. До утра мы сдали все. Другие колхозы, которые постепенно возили, норму не сдали. Утром привезли водки, колбасы, сели, покушали, людей отблагодарили.... Сами поехали за лес машиной, поспать. Никто не видел нас, но часов в 11 ездовой приехал на коне: скорее, начальство прибыло, вас ищут. А они прочли сводку... Вчера исключили председателя колхоза за то, что тот не дал ни одного килограмма, а сегодня он первый в районе сдал весь хлеб. Это опять «химия» Шарварко. Приехали, посмотрели, молотарки стоят, но там уже чисто, подмели, в заготзерно кинулись — там все честно…

Через недели три меня снова вызывают на бюро. Думаю, ну теперь за что-нибудь точно исключат. Захожу и диву даюсь — начали вдруг меня хвалить и решили отменить решение: указать вместо выговора и рекомендовать на поездку в Брюссель, на Всемирную выставку. Дело оказалось в том, что к нам Новоград-Волынский как-то приезжала подруга Фурцевой, мы подружились, и она включила меня в список делегации. А со строгачом за границу не выпускали. Так вот нашелся повод для моего «оправдания»…

Однажды неугомонный директор прослышал, что в городе Славутиче Хмельницкой области хотят организовать еврейский кружок. Почему не мы? — сказал он и стал собирать талантливых иудеев по городу. Нашли пьесу «Тевье-молочник» на идиш, и начали репетировать.

— Я прихожу на репетицию — ничего не понимаю, но у меня был методист Давид Авербух, изумительный, скромнейший человек, парторг. Я ему предложил ходить на репетиции, он же язык знал. Осталось до премьеры месяц, а я уехал на сессию. Вдруг через несколько дней меня вызывают в горком: приезжай срочно по твоему персональному делу. А это 360 километров. Автобусов не было, шли машины из Белоруссии с лесом на Донбасс, я на бревнах и приехал прямо в горком. А мне там — головомойку: кто позволил организовать еврейский кружок, вы, что, не знаете политики партии? Это был 55 йгод. Короче, секретарь по идеологии говорит, что надо закрыть кружок, может это и не правильно, но надо. Я говорю, нет, не буду, как я людям в глаза посмотрю? В Дом культуры зашел, а на ступеньках сидят все мои евреи, мол, мы знаем, что вызывали, знаем, закрыть хотят… Выяснилось, что настучал мой зам, он был руководителем украинского драмкружка, и приревновал.

В горкоме же подумали и сказали: несите пьесу. А она не была отпечатана, только в рукописи и на идиш — кто после войны переводил? И именно тот факт, что нет перевода, сделали причиной закрытия кружка. А мне выговор сделали, без внесения, правда...

Шарварко в молодости был «первым парнем на селе» — девчат местных сражал не только видным ростом и редкостным остроумием, но и бесшабашной смелостью. Он был мотоасом. Гонял так, что пыль стояла столбом. Представляете, брат из Германии ему прислал настоящий Пежо? Таких и не видели никогда… Потом он купил Иж-49 один, второй…Он даже ездил по отвесной стене: когда приехали в город циркачи, за две бутылки водки Борис купил время и место для удовлетворения амбиций. Ездил на спор: кто удержится «в седле» — выиграл, но в основном проигрывали, не выдерживая трамплинов и скоростей…Однажды своего верного друга Авербуха отливал холодной водой после испуга, поскольку тот, даже когда приехали в город, пальцы разжать не мог, ручку не выпускал. Пошутил так Борис Григорьевич: насыпь на дороге была, он выехал на большой скорости и спланировал вниз. А тут еще рядом кладбище, кресты мелькают, мертвые с косами стоят, и тишина…

— Я как-то секретаря горкома потерял с мотоцикла. После дождя образовалась на дороге колея, засохла, и мы прыгали по колдобинам до города. А в небе летел самолет. Я говорю: смотрите, Федоров летит — был такой секретарь обкома партии, знаменитый партизан, он летел и смотрел, где идет уборочная, но стояли комбайны; садился и «давал на орехи»... Уже на дорогу выехал,оборачиваюсь — нету секретаря. Я когда на самолет указал, нас на колее подбросило, и мотоцикл ушел, он и плюхнулся на дорогу. Разворачиваюсь назад, он идет в пыли, ругается: «Ты что возишь, людей или дрова?» Я ему: «Не виноват, Федоров подвел»…

Сегодня Борис Григорьевич в байкера не играет, хотя не так давно на гастролях заставил челюсти артистов немножко отпасть: увидел мотоциклы у молодых людей на улице, попросил проехаться. Те подумали — но дали. Дернул с места, крутанул пару виражей, сильно лихачить не стал — не тот возраст. Подъехал, поставил на место, поблагодарил и на этом закончил мотоциклетные развлечения. Теперь он разбивает клумбы, садит цветы и поднимает яблони, стрижет по выходным газон и принимает в гостях друзей: бильярд, карты, поговорить — очень хлебосольный Борис Шарварко, щедрый. Вечером, почти ежедневно, заезжает на дачу, хоть на полчаса — посидит на скамеечке, посмотрит на красоту, польет клумбы, иногда зароется в альбомы, и тогда домашние ждут его совсем к ночи. Ибо есть, что вспомнить ему и с кем поговорить...

СПРАВКА «Дня»

Родился 17.05.1929 г. в Новоград-Волынском. Окончил Московский институт культуры. Работал директором Новоград-Волынского Дома культуры, директором и худруком Житомирского музыкально-драматического театра, возглавлял Киевский театр оперетты, с 1977 г. — главный режиссер фестивалей и культурных программ Укрконцерта, главный режиссер Театра песни. Народный артист Украины, профессор.