Депрессивное мифотворчество

Современная украинская литература — объект зыбкий, фатаморганистический и диалектически размытый, стало быть — идеальный для схоластических манипуляций «во имя правды на земле». Говорить о ее сегодняшнем прогрессе, манипулировать названиями свежих публикаций и именами «признанных» авторов можно только с определенной дозой иронии: ведь информация о состоянии современной «изящной словесности» настолько спорадически выползает на страницы газет, что удосужиться на целостное представление о литпроцессе невозможно. Вместо этого единичные критики, дающие эту информацию на страницах нелитературных изданий, спекулируют «объективностью» еще нахальнее, чем базарные бабушки — сигаретами.

Сегодня в области отечественной литературной критики происходит реакционная свистопляска. Писательские рыдания не стихают, вместо этого им подпевают со всех сторон теоретики-интеллектуалы, вырисовывая картину натурального литапокалипсиса: качество текстов современных «маркесов» растет, как «процент жиров в масле», непризнанные гении плодятся, таланты бурлят, но только никто этого не замечает...

Все разговоры (пардон, дискурсы) о современной отечественной литературе напоминают тайный больничный консилиум. В потеющих академических черепах бурлят страсти, разнообразие диагнозов делает невозможным практическое общение с «пациентом». Бедный Йорик (он же — метафизический украинский писатель) тоже ломает голову над эсхатологическими вопросами русской интеллигенции, попутно декларируя жизненный и художественный подъем своими произведениями. Следовательно, антураж этой кантовской черной тары (или — «квазидиаспорного» пространства), где законспирировано проходит литпроцесс, — некоторое (скажем честно — мизерное) количество книг, которые служат Символом веры и откровением Иоанна Златоуста, а еще — доказательством для постороннего Фомы-атеиста, который, однако, не уверен, что именно эти книги и есть современная литература. Однако никто почему-то не замечает, что литература, занимая важное место на задворках массового сознания, неумолимо превращается в миф о литературе, усердно взлелеянный в лабораториях постинтеллектуалов. И поэтому, прежде чем говорить о «кризисе и путях его преодоления», следует выяснить (в первую очередь — для незаангажированного в «квазидиаспорный» процесс гражданина), какую литературу нужно спасать своими критическими экзерсисами. И уже потом — от кого и как.

Для господина Рябчука, ярого восьмидесятника, проблемы определения «что есть современная украинская литература?» просто не существует. Даже проснувшись в четыре утра, он уверенно скажет, что «мы говорим — литература, подразумеваем — Андрухович» и, конечно же, наоборот. Но несмотря на все неподдельное уважение к вкусам М. Рябчука, меня удивляет эстетическая шкала литературных ценностей, которую уважаемый критик не считает дискуссионной. Восхищаясь талантом грузинского писателя Отара Чиладзе, М. Рябчук отмечает, что тот «не хуже Маркеса, не говоря уже об Агате Кристи». Этот сомнительный комплимент (едва ли не в каждой стране до черта писателей «не хуже Маркеса», — эпигонов всегда больше, чем гениев), красноречиво характеризует ориентацию не только одного Рябчука, но и подавляющего большинства современных украинских писателей. Благодаря малороссийскому упрямству массовая литература, грубо вытолкавшая с рынка отечественных (даже «не хуже Маркеса») авторов в начале 90-х, стала синонимом безвкусицы и графомании. Сопротивление украинского соцреалиста, лишенного хлеба, привело к тому, что на каждом шагу псевдоинтеллектуальные критики ругали «чейзов и кингов», не читая их. И по сей день никак не желают признать, что С. Кинг и Дж. Чейз — самые яркие писатели двадцатого века, чья слава взлелеяна не буржуазным массовым невежеством, а их исключительным авторским мастерством и талантом. И сравнение Маркеса с Агатой Кристи не назовешь иначе, как спекулятивным. Почему-то Г. Честертону не приходило в голову, объявляя Конан Дойла гением, сравнивать его с Шекспиром. Однако именно это упрямое создание иерархии творческих ценностей служит Миколе Рябчуку основой для главного тезиса: «не низкое качество, а низкий общественный статус является главной проблемой украинской литературы». То есть, уверенно отбросив в сторону массовую, а посему — «низкокачественную» литературу, Рябчук не менее уверенно определяет, почему литература «высококачественная» («не хуже Маркеса») не пользуется в Украине должным спросом. То, что такая литература существует, подается как аксиоматичное утверждение. Милай Рябчук связывает нереализованность отечественных «маркесов» с квазидиаспорным статусом украиноязычной книги. Это хитрое словосочетание расшифровывается рядом удивительно поверхностных утверждений. Например, «раскрутку» отечественных шедевров делает «невозможным отсутствие влиятельной украиноязычной прессы». Во-первых, подобное заявление не делают чести газете «День». Во-вторых, конфронтация на литературной почве между украиноязычными и русскоязычными изданиями в Украине бурлит исключительно в воображении Рябчука, ведь и те, и другие уделяют отечественному книгоизданию одинаково мало внимания. И даже беглый обзор этих публикаций подтвердит, что на каждую «колониально-пренебрежительную» оценку, встреченную в русскоязычной газете, сыщется несколько истерических «антиимперских» резюмирований в украиноязычной периодике. Тем более, к чему здесь влиятельность, если книги «низкокачественных» российских авторов, которые бойко раскупаются не только на Петровке, все вместе не имели в Украине и десятой части той прессы, которой удосужились в течение последних двух лет романы «высококачественных» Андруховича или Забужко.

Далее Рябчук прибегает к исторически выверенному тезису о предубежденном отношении современного общества к «даже наиболее гениальным текстам», если они написаны на украинском языке. И снова, спекулируя на спасительной русификации, подтасовывает крайне причудливые факты. Уважаемый критик почему-то не припоминает, какую именно русскоязычную литературу читают «постколониальные» украинцы. Неужели московских «маркесов»? Вряд ли к этой категории можно причислить романы Марининой, Шитова, Корецкого, Бунича, Абдулаева, Головачева и др. Рябчук тяжело вздыхает и... обвиняет отечественного читателя в «неполноценности» и «маргинальности». С не меньшим успехом критик мог бы обрушить свою гневную десницу на неполноценных англичан или французов, которые и сто лет тому назад поглощали детективы несравненно охотнее, нежели поэзию символистов. Пока что господин Рябчук полноправно может всплеснуть руками и триумфально гаркнуть: так наши же малороссы читают не украиноязычную, а российскую массовую литературу! Ответ на эту сентенцию более прост, нежели схоластические медитации вокруг «постколониального синдрома». Украинской массовой литературы нет. А о модной литературе лучше вообще скорбно умолчать (боюсь, что 90 процентов профессиональных украиноязычных писателей не смогут назвать ни одного романа в стиле кибер-панк, а, тем более, объяснить, что это такое).

Интеллектуальная профанация достигает еще большего цинизма, когда роману Забужко «Польові дослідження з українського сексу» приклеевают эпитет «женский роман», а «Девы ночи» Винничука славят за «эротичность».

Пусть будет Андрухович трижды Маркесом и пять раз Ерофеевым, эквивалентом гениальности, однако такая литература не способна, по-моему, заинтересовать здорового мещанина, нуждающегося в обычных развлечениях, а не интеллектуальных изысках. Рябчук почему-то считает, что «качество» произведения — понятие универсальное. И все никак не может постичь, что качественная, по мнению кубистов, картина в другом контексте (не обязательно обывательском) является амбициозной мазней. Вместо этого демократ-Рябчук в классическом тоталитарном стиле выдает свои частные литературные симпатии за непреложную истину, венчая собственные раздумья ценным советом украинскому читателю: «решающую роль должно сыграть именно общество» (иными словами — «народ мой, дорасти-ка до меня»). Оптимистичный совет, не правда ли?

Взаимоотношения сегодняшней интеллектуальной прозы, которую Рябчук считает гегемоном в современном укрлитпроцессе, с читательским сообществом напоминают отношения Магомета с горой. Пока что наш Магомет упрямо ждет, пока гора собаченкой «ломанет» в его сторону, завиляет хвостиком и преданно лизнет сапог.

Впрочем, в Украине существует еще одна литература (также «диаспорная»), целиком проигнорированная как официальной литпериодикой, так и альтернативными постинтеллектуалами, которая уже давно «лупає сю скалу» с очевидным успехом. Речь идет о русскоязычной массовой литературе украинского происхождения, которая весьма уверенно чувствует себя на книжном рынке России, а, отсюда, и Украины. Наверное, Микола Рябчук знает о ее успешном существовании, но боится, собственно, признать литературой, тем более — украинской, да еще и качественной. К сожалению, не один Рябчук хранит такой якобы гордый обет молчания.

За последние несколько лет в отечественной периодике было обнародовано немало статей, авторы которых пытались выяснить, когда же мы дождемся украинского бестселлера или хотя бы книги, способной заинтересовать читателя вне писательского «гетто». Преимущественно все «дебаты» велись вокруг нескольких книг и журнальных публикаций. Впрочем, исследования потенциальной массовости Забужко, Андруховича и Винничука чаще напоминали размышления над тем, как сварить кашу из трех зерен. В лучшем случае критики соглашались, что украинский бестселлер невозможен (причины этого позора безукоризненно — и в который раз уже! — воссоздает Микола Рябчук), вместо этого предлагался термин «интеллектуальный бестселлер», чтобы хоть как-нибудь «скрасить» гнетущую безысходность. И только Кость Родык в статье об украинском детективе констатировал «грустный для национальной гордости факт: украинская литературная среда и далее остается донором (и заметим — мощным донором) современного российского книжного рынка». Этот тезис автор добросовестно аргументировал перечислением тех украинских писателей, чьи книжки не только появлялись в крупнейших издательствах России, но и активно там раскупались. Убежден, что большинство любознательных читателей, которым попадали в руки романы Петра Катериничева, Владимира Безымянного или Владимира Гринькова, не встречали даже упоминания этих имен в отечественной литпериодике, не говоря уже о рецензиях на их книги. Разумеется, легче всего заклеймить упоминавшихся авторов как создателей псевдолитературы, однако сторонникам такой критической методы я бы советовал почитать, например, роман «Смерть постороннего» киевлянина Андрея Куркова, изданный, кстати, в Украине (К.: Альтерпрес, 1996) — прекрасный образец психологического детектива, с остроумными инъекциями абсурда и пародийности, которые только усиливают сюжетную эффектность. И мини-сериал Катериничева «Редкая птица», несомненно, является приобретением литературы детективного направления, а не «маскультовским» полуфабрикатом. Впрочем, рябчуковская насмешка над «гениями маскульта» воспринимается логично на фоне его литературных симпатий, среди которых нет места еще одному «низкому» жанру — фантастике.

За последние два года по меньшей мере полтора десятка украинских писателей-фантастов включились в российский литпроцесс и встретили весьма одобрительную реакцию как читателей, так и критиков. Стоит напомнить, что в прошлом году лауреатами авторитетной российской премии «Странник» стали Лев Вершинин из Одессы (в двух категориях), харьковчане Громов и Ладыженский (псевдоним — Генри Лайон Олди), Марина и Сергей Дьяченко из Киева. Их книги в последнее время убедительно возглавляют многие читательские хит-парады. Подчеркну, речь идет только о тех писателях, которые живут и работают в Украине, поскольку если вспоминать «эмигрантов» — речь пойдет не о спорадическом «донорстве», а об интенсивном кровоснабжении. Но и об исключительности украинской фантастики (в первую очередь — фэнтэзи) глухо молчат наши разноязычные масс-медиа.

Еще несколько слов стоит сказать о «герметической» (интеллектуальной) русскоязычной литературе, удельный вес которой, правда, невелик. Ее функциональная нежизнеспособность и резервационный статус (в качестве примера — причудливая судьба журналов и альманахов «Ренессанс», «Зоил», «Многоточие» и т. п.) отражаются на качестве обнародуемых текстов, которые большей частью слишком часто «перекликаются» с российским постмодерном. Однако и в этой среде возникают интересные контекстуальные «жесты» сродни «Ковчегу» и другим проектам Сергея Соловьева или же николаевскому альманаху «Белый ярлык».

Два литературных мира, которые должны были бы во всяком случае гармонично сосуществовать в пределах одного государства, развиваются в различных направлениях. Построить их взаимоотношения по иерархическому принципу невозможно, поскольку хотя «коренная» (то есть — украиноязычная) литература имеет больше морального права тянуть на себя одеяло прав, льгот, почета, резонанса и тому подобного, однако другая (русскоязычная), благодаря мягкому отшиванию, вполне может просто «сменить прописку» (в конечном счете, этот процесс и происходит). Очевидно, что тиражи украиноязычных «маркесов» от этого не увеличатся, ну а позиции русскоязычных «агат кристи» вряд ли пошатнутся. Следовательно, речь идет только о необходимости взаимопонимания, об общем дискурсе для «обеих» литератур. Во всяком случае, более целостная картина современного украинского литпроцесса будет выглядеть не так трагично, как это выходит у Рябчука.

Но пока что Магомет ждет. А гора — сто ит.