(не) Конец героя

(начало см. в «Дне» от 12.04.2002. Продолжение следует)

Небольшой личный юбилей — пять лет назад я написал статью под названием «Кино украинское, хохлацкое, бандеровское» («Критика», 1997, № 1). В ней, в частности, я делился с читателями простым наблюдением: в украинском кино, по существу, нет сильного героя. И в новейшие времена, в 90-е, он так и не появился. Это грустно, ибо означает, что жизнь не дает соответствующих импульсов, ей такой герой просто не нужен. Даже на поле истории — сериал «Роксолана» героизировал украинку, которая превратила ложе любви с турецким султаном в плацдарм для большой политической карьеры.

Тем временем имеем дело с западным, главным образом американским, кино. Там герой есть. Это герой-миф о человеке американистого образца. Он из тех, кто будет стоять за свое дело и свою семью, отстреливаясь до последнего патрона. Миф об индивидуалисте — в нем нет стерильности коллективистского героя, его любовь к семье и даже Родине лишена патетики, она сугубо личностна и предметна.

В советском кино герой был также. Им на протяжении длительного времени была масса — сначала стихийная и малосознательная, а потом все более организованная и более сознательная. Нередко в центре находились персонажи, один из которых олицетворял идеальное представление о человеке завтрашнего дня, другой — сегодняшнюю духовную, социальную потенцию, направленную также в завтра (скажем, Щорс и батько Боженко в фильме Александра Довженко «Щорс»). И оба обладали такой важной чертой, как привлекательность — зритель охотно вступал в контакт с такими героями.

Идеал, идеальное — мы практически забыли об этих категориях, не так ли? Тем временем раньше их не боялись. «Давно уже мучила меня одна мысль, но я боялся из нее сделать роман, потому что мысль слишком трудная, и я к ней не приготовлен, хотя… я люблю ее. Идея эта — изобразить вполне прекрасного человека. Труднее этого, по-моему, быть ничего не может, в наше время особенно...» Узнали? Это Федор Достоевский формулирует замысел своего «Идиота». В другом тексте он писал о трудности реализации подобного намерения: «Все писатели, не только наши, но даже все европейские, кто только ни брался за изображение положительного прекрасного — всегда пасовали. Потому что эта задача безмерная».

Грандиозность такой задачи никогда не пугала того же Довженко. Он, кстати, хорошо понимал одну особенность: прекрасного человека на экране совсем не обязательно очищать от смешного. Комичный элемент является средством сокращения дистанции между экраном и зрительским залом, вызывания чувств симпатии и сочувствия. Иначе холодно и неуютно в отношениях с персонажем.

Недавно у нас появился фильм, автор которого попробовал представить героическую и действительно прекрасную личность. Речь идет о фильме Олеся Янчука «Непокоренный» (2000 г.). Это рассказ о командующем Украинской Повстанческой армии Романе Шухевиче. Очень хороший актер Григорий Гладий довольно легко решает проблему контакта с аудиторией: симпатию его герой вызывает. Хотя и очень ограниченную. Потому что драматургия и режиссура сконцентрировались на том, чтобы создать памятник, представить очищенный от быта, всяческих мелочей и случайностей образ героя.

Шухевич в фильме — фигура жертвенная. Это подчеркнуто, и поэтому, скажем, его террористическая деятельность в молодости не вызывает у авторов никаких этических вопросов. Борьба есть борьба, это война не на жизнь, а насмерть. В жертву приносится и право на частную жизнь: любовь, семья — это не для нашего героя. Мысль эта возвышается со всей серьезностью, фильм вообще не принимает чего-то смехового, комедийного. Хотя улыбку все же вызывает. Тогда, например, когда мы видим, как герой под конспиративной фамилией лечится на черноморском курорте вместе с подругой по борьбе (Виктория Малекторович), которую представляет женой. Естественно, что живут они в одном номере, однако неуклонно следуют дисциплине: ни одного намека на то, что перед нами живые люди, у которых хотя бы мысленно может возникнуть что-нибудь такое. С законной женой и совсем круто, даже Штирлица переплюнул — встречается с ней в кладбищенской тьме, на секунды, на какое-то мгновение. Железный человек, что поделаешь?

Кажется, именно то, о чем тосковал я пять лет назад: сильный, очевидно, сильный герой, вне всяких сомнений. Однако что-то в нем отталкивает — та же «железобетонность», наверное. Тем более, что стараниями режиссера вокруг Шухевича выстроена едва ли не «мертвая зона»: все другие персонажи только функции, только исполнители его воли. Потому что он же не просто герой, а человек мессианского покроя — знает, куда вести искалеченный народ, в какое будущее. Никто не знает, а вот его Господь просветил. Идея находит в нем свое личностное выражение, и все об этом знают, или хотя бы догадываются.

Шухевич в жизни вряд ли напоминал свое экранное alter ego (кстати, устроенный некоторыми журналистами микроскандал во время Московского кинофестиваля, их протест против показа картины об «антигуманном деятеле» отдавал цинизмом: назовите мне исторический персонаж, на котором не было хотя бы относительной вины за человеческие жертвы; и избирательность гнева слишком очевидная — о красноармейских головорезах при этом упрямо молчат). Наверное же, был человеком из крови и плоти… И конструкция фильма призвана оправдать радикализм как таковой, показать героя, который оппонирует традиционному представлению об исконной «женственности» украинца (отсюда, в соответствии с некоторыми взглядами, и наши исторические беды: иностранцы грубо любят наше коллективное тленное тело). Однако что-то не принимает душа героя, изъятого из человеческой среды и даже ей противопоставленного. Героя, больше похожего на прокламацию, листовку, которая призывает бороться с супостатами. Очень похожего, наконец, на соцреалистические схемы, т.е. даже на предмет новизны здесь нечем оскоромиться.

Однако потребность в герое существует, и она тесно связана с современными идеологическими процессами, с тем, что в стране, разделенной на сегменты, есть необходимость определиться с коллективными идеалами. И просто с исторической стратегией: как, в какую сторону нам развиваться? И, соответственно, кого и зачем вызывать нам из прошлого? Наша история наполнена событиями, но ведь немалое количество персонажей прошлого или же надежно упаковано в жестко спроектированные идеологические контейнеры, или просто неизвестно. Несмотря на тиражируемое нынче мнение о том, что у нас снимаются только исторические фильмы, это далеко не так — их на самом деле не так уже и много. Просто они более заметны, на них расходуют больше денег. И, к сожалению, пока что ни одной удачи.

Более успешными были попытки создать героя из современного материала. В «Принцессе на бобах» (1997) Вилена Новака героиня фильма несколько неожиданно открывала для себя очень симпатичную, по-мужски оформленную личность в «новом украинце» (или русском). В «Приятеле покойника» (1997) Вячеслава Криштофовича центральный персонаж совсем не героической осанки, даже заказывает собственное убийство. Но потом проявляет несколько неожиданную настойчивость и в финале даже берет на себя ответственность за судьбу ребенка. В «Тупике» (1998) Григория Кохана молодой герой стремится изменить неблагоприятное для себя течение событий, вступая в поединок за себя и опекаемую им женщину. В телесериале «День рождения Буржуя» (1999) Анатолия Матешко удалось подать героя едва ли не идеального плана. Криминальный фон подчеркнул собранность, организованность, порядочность (от слова «порядок», не забывайте) молодого буржуя Володи Коваленко. В нем светилось что-то действительно идеальное (не в последнюю очередь за счет определенной отстраненности от прозаичных дел), и именно это, несмотря на общую нелюбовь к «новым» людям, определило симпатии зрительской аудитории.

Нынче наши телеэкраны напичканы российскими телесериалами. Я не слишком внимательный их зритель, сериал — это любовь почти сугубо женская. А все же заметно, что криминала становится меньше, что фильмы все больше тяготеют к романному формату и романному повествованию. Это значит, что в них появляется больше житейской, рутинной прозы, которая, при умелой подаче, всегда интересует людей: как любят, женятся, рожают детей, погружаются в производственные, профессиональные дела, грешат и потом искупают грехи… Идеализма здесь как будто немного, он испаряется сквозь отверстия, проделанные человеческим несовершенством. Но все же он есть, потому что это самое обыкновенное человеческое желание — стремится к лучшему, более светлому, более совершенной формы.

Проявляется все это и в движении в сторону мелодрамы и мелодраматического. У нас также — скажем, в новом сериале Анатолия Матешко «Критическое состояние» встречаем едва не песенный сюжет о несчастливой любви, о чувствах, которые просветляют затемненную душу. Видим это и в других новейших фильмах, которых, к сожалению, так мало... Еще нигде не показываемый фильм Александра Муратова не маскирует своих жанрово- стилевых установок — называется он «Провинциальный роман». Героиня оставляет своего столичного мужа и едет в собственное детство, в городок, где выросла и где теперь ее пытается увлечь новыми реалиями новый же украинец. Однако действительность плохо устроена и поэтому не может не раздражать — лучше убежать от нее в призрачный мир. Что героиня и делает. Мятежными видит своих персонажей одессит Александр Павловский в своей «Атлантиде» — они также едут в другой мир, едут и возвращаются, чтобы погибнуть от грома небесного, от судьбы, которая в этих благословенных черноморских краях почему-то такая неласковая к людям.

Нет, пока что нет у нас героя, который бы мог по-настоящему увлечь, предложить какие-то сильные, мощные стратегии преодоления депрессивного состояния нашего общества. Поэтому и кружим в хороводах, поэтому и выдумываем какие-то соборные, коллективные действа. Определенный смысл в этом, конечно, есть. Особенно если вспомнить идею З. Фрейда о том, что невротик обычно преодолевает свои комплексы при помощи ритуального поведения. Ну, подождем. Почему-то появляется — возможно, призрачное — предчувствие того, что мы стоим на пороге каких-то действительно позитивных изменений. Их принесут люди героического плана: в жизни и на экране.