Из музея памяти и любви

Вот это и самое фантастическое — что год. Потому что не могло быть этой жизни без нее, и я всякий раз улыбался, когда она начинала говорить о смерти. Неизменно повторяя, что видит во мне своего наследника. Да разве ее можно заменить?.. Она основала и свыше сорока лет возглавляла музей на киностудии имени Александра Довженко, и без нее все это теряло свою душу…

Как много было в ней настоящего, неподдельного. И в то же время — артистического.

94-й, приближается столетний юбилей Александра Довженко. Мы едем с Татьяной Тимофеевной на Байковое кладбище. Там похоронены родители киноклассика и его сестра Полина с мужем. Надо, чтобы эти могилы были ухожены. Надо… Мы заходим в контору, где сидит начальник всех надгробных начальников. У меня сразу стынут ноги — чиновник даже не поднимает головы, что-то усердно пишет.

— Садитесь, — бросает он нам.

— Нет, мы не сядем! — вдруг слышит он патетическое. И поднимает голову. Лицо его удлиняется: перед ним стоит грозного вида женщина (конечно, это Деревянко) с палочкой, а за нею несколько мужчин мрачного вида.

— Надеюсь, — продолжает далее посетительница, — вы знаете, кто такой Александр Петрович Довженко?

В глазах начальника потихоньку зажигается лампочка и начинается процесс обработки информации: Довженко… енко… ко… ки… кино… студия Довженко… Йес!

— Ну конечно! — выкрикивает радостно и вытирает пот со лба. — Конечно!

— Так вот…— и далее заведующая музея говорит четко и по делу. Через несколько минут начальник разве что не подметает пол перед Деревянко. Даже машину предлагает для проезда к могилам, которые в эти мгновения представляются и ему святыми. Однако слышит в ответ гордое:

— Нет, у нас свой транспорт. Ваше дело исполнить долг…

Все было сделано. Режиссура! Умение точно очертить мизансцену, заставить каждого играть по тем нотам, которые нужны тебе. А целью было — преобразовывать окружающую жизнь, делать ее хоть немного лучшей. В этом было что-то от боготворимого ею Довженко. Поэтому не терпела малейшего беспорядка, неряшливости. Сама была образцом дисциплинированности. Последние годы у нее были проблемы с ногами. Болела. Студия предоставляла ей машину — полувоенный «газон». И это ей нравилось. Может потому, что в годы войны, еще девочкой, была в действующей армии — санитаркой в военном госпитале, вместе с отцом, врачом. День Победы для нее был едва ли не самым большим праздником. Рассказывала, как его тогда встретила, плакала.

Но чаще она смеялась. Поразительное чувство юмора. По отношению к себе тоже. Близким людям позволяла шутки, которые мало кто выдерживает из «заслужонных» людей. Могла и сама поиграть в те «статусы» и «роли». Скажем, уезжаем куда-то. Вокзал. Подходим к вагону, и вдруг она, показывая на меня пальцем: «Перед вами — всемирно известный ученый, профессор, знаменитость Сергей Васильевич…». Я, конечно, что-то сердито бормочу на такую «бодягу», но проводница вытягивается и салютует: не поверить такой важной даме было невозможно. Через час кто-то стучится ко мне в купе. Открываю двери, а проводница уже с подносом в руках. «Профессор Трымбач? Дама из третьего купе, — от торжественности момента у нее немного дрожит голос, — велела презентовать вам чашечку кофе!» Ну, кино! Я мгновенно вхожу в роль и прошу передать многоуважаемой даме мои самые искренние… И также кофе вместе с… «Есть ли у вас немножко коньяку?» — «Для вас, — молодая женщина даже покраснела, — для вас есть…»

— Видишь, Трымбач, — говорит Татьяна Тимофеевна в ответ на мои упреки, — ты мигом стал романтической персоной, и женщины у твоих ног. И это все я сделала, Таня Деревянко. Достаточно чуть-чуть что-то поменять вокруг нас.

— Но ведь не обманом!

— Это не обман. Немного фантазии. Без этого жизнь пресна и неинтересна.

Зная ее любовь к игре в статусы, наши утренние телефонные разговоры начинал с вопроса о своем рейтинге. «У тебя пятое место сегодня… А у?..» Здесь я называл фамилию одного известного киножурналиста. «Он — вне рейтинга». Речь шла об иерархии — конечно, что полукомичной (именно полу) — мужчин в ее сердце. Были там персонажи и почти вымышленные. Ну и что — реальность была живой и интересной только тогда, когда к ней прибавлялась крупинка выдумки, смеха, любви.

Говорила она преимущественно на русском языке. Хотя понимала, что ее статус предполагает хорошее знание и украинского. Поэтому нередко утром я слышал в телефонной трубке:

— Трымбач, отныне я буду говорить со всеми только на украинском языке.

— Надолго ли пороха хватит? — сразу ставил я под сомнение масштабное намерение.

Хватало, как правило, не надолго. Однако сердиться на нее за это было невозможно. Потому что она была настоящей патриоткой Украины. И, конечно, украинского кино. Знала его досконально. Знала практически каждого, кто работал в нем. С подробностями, которые, казалось, в таком количестве невозможно запомнить. Она все держала в памяти. Сколько раз говорил ей: записывайте, хотя бы на диктофон. Записала, только так мало. С нею в могилу ушел целый музей. Ее не хватает. Столько дел, а ее нет. Так хочется, чтобы зазвонил телефон и в трубке прозвучало такое знакомое:

— Трымбач, это Деревянко. Я еще живая…