Звездный интеграл поколения

Конечно, юбилеи всегда имеют свою цифровую конкретику – дату рождения конкретного человека. Но есть юбилеи и условные, так сказать, поколений. Поэтому, по моему убеждению, нынешний год, год 30-летия Независимости Украины, следовало бы объявить (на самом высоком государственном уровне) годом украинского шестидесятничества, ведь именно в 1961-м начался «массовый забег» шестидесятников. Очевидно, юбилей этот (то есть дата) достаточно условный, а вот смысл этой даты - неоспоримый.Вспомним, как это начиналось: зачинщицей массированного «наступления» молодых неофитов на сознание читателя стала до тех пор стабильно предполагаемая «Лiтературна газета» (в скором времени переименованная в «Лiтературну Україну»), которую возглавил молодой редактор, известный уже писатель П. Загребельный, объявив свое кредо: «Ищем таланты». Уже 7 апреля вся четвертая страница была отдана для печати стихов Н. Винграновского «З книги першої, ще не виданої», на фото - вдохновенный, шагающий с сигаретой в руке поэт; 5 мая - еще один дебют: «Вiршi лiкаря Коротича» (числом 13); 3 июня напечатаны маленькие поэмы «Чотири сторони свiту» Н. Сингаивского; 30 июня - разворот прозы дебютантов-прозаиков Е. Гуцала («Припутень») и Ю. Щербака («Три оповiдання»); 18 июля - пошла в мир вызывающая поэзия И. Драча «Нiж у сонцi. Феєрична трагедiя в двох частинах»; 17 сентября. «Зелена радiсть конвалiй» Е. Гуцала (10 стихов). 23 января 1962-го - снова разворот прозы «Голубий попiл» В. Дрозда, «Олень Август» Е. Гуцала, «Мiй батько надумав садити сад» Вал. Шевчука; 26 января - большая подборка стихов Л. Костенко с ее фотопортретом, а рядом - основательная статья Л. Новиченко «Пора змужнiння»; 20 февраля - целая газетная страница «З перших новел» Вал. Шевчука... Далее было открытие поэзии И. Жиленко. А еще печатались стихи В. Симоненко, Б. Олийныка... В том же 1961-м «заговорили» к жаждущему искреннего слова читателю и отдельные сборники стихов: «Мандрiвки серця» Лины Костенко, а в следующем году творческую среду всколыхнули своим новаторством и смелостью поиска истины сборники «Атомнi прелюди» Н. Винграновского, «Тиша i грiм» В. Симоненко, «Соняшник» И. Драча, «Б’ють у крицю ковалi» Б. Олийныка, книги малой психологической прозы В. Дрозда «Люблю синi зорi» и Е. Гуцало «Люди серед людей». Им предшествовали также заметные поэтические явления, а именно: сборник стихов Д. Павлычко «Любов i ненависть» (1953), который принес в украинский мир поэзию социально встревоженную и острую, сборники «Промiння землi» (1957), «Вiтрила» (1958) Лины Костенко - тех, кого называем предтечей украинского шестидесятничества.

Так стремительно, триумфально входили в литературу шестидесятники, вызвав горячие дискуссии вокруг новаторских поисков неофитов. Едва ли не первым толчком публичного обсуждения творчества молодых стало короткое вступительное слово к самой публикации И. Драча (1961, 18 июля) И. Дзюбы, который уже прославился как известный литературный критик.

Подъем, который принесли с собой шестидесятники, в частности их «поэтическое крыло», можно сравнить разве что с цунами, когда одним эмоциональным порывом, сплавленным с вдохновенным словом, как мощной волной смывались все прежние (или почти все) стереотипы, задавненные убеждения, опасения, душевные прозябания. Одно только Симоненково «Народ мій є! Народ мій завжди буде! Ніхто не перекреслить мій народ!» внушало веру и уверенность, возрождало человеческую и национальную гордость.

***

Нынешний год щедр и на реальные (конкретные) юбилеи: 26 июля отмечал свое славное 90-летие Иван Дзюба - «интеллектуальный двигатель» шестидесятничества. Осенний профиль шестидесятников - именно так хочется определить два осенних юбилея: 85-летие со дня рождения Ивана Драча 17 октября и 85-летие Николая Винграновского 7 ноября. (А еще 18 декабря исполняется 90 лет со дня рождения Михайлины Коцюбинской). Целая плеяда славных имен, чей юбилей выпал на 2021-й... Действительно звездный интеграл поколения, его душа и интеллект... Но самое время отдать должное двум поэтам, юбилеи которых отчеканила нынешняя осень - Ивану Драчу и Николаю Винграновскому, имена которых прогремели шестьдесят лет назад.

ОСЕННИЙ ПРОФИЛЬ ШЕСТИДЕСЯТНИКОВ: ПОЭТИЧЕСКИЕ ЮБИЛЕИ ГОДА

Иван Денисюк, львовский филолог и свидетель рождения «эпохи шестидесятников», воспроизводя атмосферу вояжей во Львов столичных поэтов, которые срывали лавину аплодисментов у тех, кто готов был стоять по 4-5 часов в переполненных залах, так описывал в письме к Михайлине Коцюбинской свои впечатления от встречи с кумирами-триумфаторами: «...«Ах, київськi поети здобули так само трiумфально Львiв, як i Богдан Хмельницький. Що то були за вечори! Якi люднi! Зали не вмiщали людей – стояли по 5 годин – сiсти нiде, i, затамувавши подих, слухали, а потiм зривалися урагани оплескiв. Не можна було не захоплюватися, бо то таки справдi поезiя, i один лiкар влучно висловив почуття всiх: «Хто не одержав естетичного задоволення на цьому вечорi, того природа тяжко покарала». І далі: «Блідий, нічим не вражаючий від першого погляду Іван Драч мусив знайти сили, щоб не збліднути у тіні своїх попередників. Його поезія в його читанні нагадувала цілий ряд несамовитих візій. Якийсь чарівник позривав усі барви з квітів, з веселки, потовк усі кольорові скельця, змішав усе це в якомусь водовороті, а потім великим пензлем мачав у ті барви і ефектовними, сміливими, небаченими мазками творив. І як творив! Заплющивши очі, бачилося ті барви, вони проникали через замкнуті поківки, вони творили образи, в яких сміялися барви небувалою свіжістю, переливалися, жили, говорили, співали. Осінь, дві сестри під хатою, гуси, соняшники, чвалали пустирі... Скільки величних моментів, скільки пережито, передумано, які букети барв! А коли я відкрив очі, вже не було за кафедрою блідого і лисого, в окулярах, хлопця, там стояв на одній нозі і золотисто і сонячно сміявся найпоетичніший соняшник і повертався тільки у той бік, де сонце і краса».

«Навіщо я? Куди моя дорога?...» - сформулированный так категорично И. Драчом в начале творческого пути вопрос (в ряде других вопросов) не только персоналистского, но и общественного и - шире - философского звучания - требовало такого же четкого ответа. Но поиск его, как и поиск истины - всегда измеряется длиной в целую творческую жизнь: такова судьба каждого поэта, который взялся понять философское измерение бытия. Однако вызывающей, слишком «сократовского закроя» молодости кажется, что все - даже самые сложные ответы «лежат» совсем близко, и, отправляясь в дорогу («до правди, до суті життя»), стоит только поставить себе цель и быть готовым «сгореть »в кратере намерений и амбиций. Чувство горячей причастности ко всему, что окружает (критика обозначила это как «планетарну причетність») - главенствующая черта молодого, солярного, космически вдохновленного И. Драча, который еще идеалистически верит в то, что Слово может изменить мир. Собственно, эта причастность осталась с ним навсегда - в дальнейшем уже не как вызов судьбы и отклик сердца на актуализмы дня, а больше как испытания этой судьбы. Дорога И. Драча пролегла сквозь романтические надежды и катастрофические ураганы эпохи, в которой «ракета повінчана з «Маніфестом», а сама Земля «аж заточується» от «заліза на лютій орбіті». Отсюда - столько в его Слове парадоксов и диссонансов, столько вопросов и ответов, вопросов без ответов... Отсюда - не так вежливое приветствие, как вызов вызывающего неофита ХХ века: «Хай же прийме шалений вік//Мій вогнистий, мій спраглий «добридень», который вовсе не предполагает сговорчивого поклона, а скорее, требовательный вопрос: «Таємнице буття – моя  болісна рано,//Прадавній мій зболений кореню, де ти?». Амплитуда «повсякденної буденності» И. Драча - а именно в ее расширении состоит художественная креативность поэта - от сельского подворья, где по-черному вкалывают «Кричевські з порепаними ногами» - до бесконечности Вселенной, потому что и там находит свое триумфальное «убежище» земной человек, которому уже тесно между перепаханными границами чернозема, в «мелодіях кропу», в «мелодіях гички» и даже среди «оркестру мікрочастин». Абсолютизированная новизна космического постижения человека, разбивая капсулу обыденности, размыкает художественное сознание поэта во Вселенную, наполняя его ощущением космического родства и ни с чем не сравнимого огрома. Солярная символика поэта, укорененная определенным образом в барокковое сознание, питаясь фольклором и безудержным поэтическим воображением, органично погрузилась в символику космическую, которая, в свою очередь, отражает «клекіт сонця» и где звучит убедительно: «Центр Космосу – Земля,/Бо на Землі живе Людина».

Но опять вернемся к воспоминаниям И. Денисюка: «...Потiм вийшов Микола Вiнграновський, тим своїм грацiозним кроком. У нього жести полохливого оленя i разом з тим гордого – на високо пiднятiй головi, здавалось, вiн несе або пишнi росохатi роги оленя, або королiвську корону. Десять разiв почервонiв до корiнцiв волосся, десять разiв зблiд i почав пророчим голосом читати свого «Пророка», а потiм «Демона». I було у його голосi, у читаннi, у змiстi щось величне й страшне, як в Апокалiпсисi, щось iз глибини людського розуму i серця. I мав вiн дар викликати видiння i вогонь, повертати ниць i пiдносити, показувати iншi свiти, виривати язики, полоскати чорнi роти, повнi чорної брехнi, холодною, що морозить не пiднебiння, але й кров у жилах, водою з iнших джерел, з тих, що на високостях, десь там пiд Сивулею чи пiд скалою Кавказу у стiн Прометея... Вже давно замовк, десять разiв зблiд i десять разiв зашарiвся червоною трояндою, а зал невгавав, бив свої iнтелiгентськi руки, щоб ледача кров бризнула... Ще довго після від’їзду тих хлопців Львів не міг заспокоїтись, а їхні вірші пішки ходили по вулицях Львова і перелітали з уст в уста...»

Эти яркие впечатления дополняет впечатление актера Львовского театра им. М. Заньковецкой, заслуженного артиста Украины, а тогда студента Львовского университета им. Ивана Франко: «Іван Драч виступав після Миколи Вінграновського, і коли йшов до трибуни – спіткнувся, там є таке невелике підвищення, якого Іван не помітив. Але вийшов із ситуації, зажартувавши: «От бачите, як небезпечно виступати після Вінграновського». Драч читав свої прекрасні балади, ніби дуже прості: звичайні життєві ситуації слугували їм за мотив. Але трактування, поетична напруга, мислення, метафорика були виключно свіжі і несподівані. Мене особливо вразив вірш про українське кіно – про білого коня, який щоночі йде із Москви, від могили Довженка в Україну. Білий кінь українського кіно. Вірш було присвячено Миколі Вінграновському. (…) Літературний український ставок, порослий ряскою одноманітних тропів і фігур, прорвало (…) Струмені свіжої думки, нової образності, чиста вода правди сполохали сонних гусей…»

***

Среди этих дерзких неофитов Н. Винграновский, «фактурный» степняк с хорошо поставленным артистическим голосом, уже немного «обтертый» в кинематографических кругах i даже окружен заботой самого А. Довженко, который пригласил юношу в Москву на собственный курс во ВГИК (однако, к сожалению, уже через год Александра Петровича не стало; однако он по праву считал режиссера своим духовным отцом). Н. Винграновский ворвался в литературу как на степном коне и на протяжении всей жизни предпочитал оставаться на коне - гордый, амбициозный, сознательный относительно своего художественного призвания и самобытного таланта. Даже тогда, когда судьба была не очень благосклонна к нему, притормаживала его потенциальные творческие возможности и загоняла в творческое «подполье», когда триумфальный успех первых десятилетий припорошила первая, а далее и вторая, и третья изморозь общественных разочарований, даже тогда он сохранял свою гордую осанку всадника, которому даже с выбранного им места собственного уединения видно дальше и объемнее, нежели тем власть имущим мужам, которым покорялось все и вся, однако не сама суть человеческого предназначения на земле. Взращенный южной степью, он и в литературу принес степной размах, масштаб, свое собственные пространство, в котором отразилось все пространство Украины. Его поэзия составляла органическое единство с ним самим как личностью: это тот редкий случай, когда внутренняя сущность поэта была максимально адекватна его внешнему образу. В литературе дебютировал поэтическими произведениями еще в 1957-м (ж. «Днiпро», № 2), далее была публикация в следующем году в издании «Жовтень» (№ 8). Однако слава пришла к нему именно после упомянутой публикации в «Лiтературнiй газетi», явив Украине нового глашатая народных дум и надежд, талантливого, масштабного и образного поэта, который умеет наполнить Слово не только страстной мыслью, силой чувства, но и изысканной образностью, благородной метафористикой. Поэтому и поэтическая слава Н. Винграновского была не менее громкой, нежели кинематографическая. Литературные вечера тех лет редко когда обходились без его харизматической личности, где в неповторимом исполнении молодого автора звучали стихи высокого эмоционального напряжения. Н. Винграновский не мог жаловаться на творческую судьбу. В его творческом наследии - многочисленные поэтические сборники и книги прозы, киносценарии и т.д., среди которых такие известные, с магнетическим звучанием названий, как «Атомнi прелюди», «Сто поезiй», «На срiбнiм березi», «Київ», «Губами теплими i оком золотим», «Кiнь на вечiрнiй зорi», «Цю жiнку я люблю», «З обiйнятих тобою днiв», «Любове, нi! Не прощавай!», прозаические «Первінка [Сiроманець]», «Кінь на вечірній зорі», «Пересядка», «Манюня», роман «Северин Наливайко», поэзия и проза для детей.

Поэт постоянно пробовал «сiль життя» на вкус, и метафорой его житейской судьбы вполне может стать воспетый им Сиваш, который, он знал это наверняка, «любив його сiль», как и поэт любил свой народ («Це мiй народ – як сiль»), его непростую жизнь. У Н. Винграновского, поэта иррационального образа мышления, превалирует органика чувства, что не имеет ничего общего с артистической или конъюнктурной позой, а выражает глубоко внутреннюю позицию убеждения. Постоянно пребывая в поэтической стихии и «вылавливая» самые упругие, самые неожиданные слова из метафорических источников родного языка, писатель чутко улавливал те перемены, которые пришли в украинское общество с периодом демократизации. Поднятие с колен родного народа, к которому он постоянно апеллировал в своей поэзии как к мощной творческой силе, воспринималось им как историческая закономерность. Это он открыто заявил еще в молодые годы, публично подтвердив свою позицию на совещании представителей творческих союзов с партийным и комсомольским активом, которое проходило в Верховной Раде под председательством первого секретаря ЦК Компартии Украины Н. Подгорного. Н. Винграновский (1963), где гордо и независимо, не опуская головы перед своими хулителями, мощным голосом читал предельно откровенно сыновнюю исповедь в любви к народу: «Нi! Цей народ iз кровi i землi//Я не вiддам нiкому i нiзащо!//Вiн мiй, вiн я, вiн – свiт в моїм чолi,//Тому життя його i ймення не пропащi.//Ви чуєте? Це мiй народ – як сiль,//Як хрест i плоть мого життя i вiку (…)//Я не слуга його, я – син його на чатах,//Я – син зорi його, що з Кобзаря росте». В атмосфере травли «штукарiв, деструктивiстiв, авангардистiв», как тогда нарекли в официальных кругах неофитов-шестидесятников после их триумфально публикаций и литературных вечеров, в зале звучали резные строки высокой энергетической мощности: «Я – син його по кровi, i кiстках,//I по могилах, i по iдеалах.//Не вам з оскiпленими душами в забралах//Його звеличувать в фальшивих голосах.//Я – формалiст? Я наплював на змiст?//Вiдповiдаю вам не фiгурально –//Якщо народ мiй числиться формально,//Тодi я справдi дiйсний формалiст!// (…)// Жаль одного, що в летi до краси//Народу нiколи i плюнуть вам у очi!»

***

Винграновский вырабатывал собственную поэтическую культуру, вырастающую на его культуре чувственной, эстетической, родовой, ментальной. Сын степи и моря, он сумел синтезировать в своем поэтическом видении всю Украину - от просоленного Сиваша до наименьшей речушки. Однако символом Украины всегда был и оставался для него Днепр, которому он полной грудью пел величальную, пытаясь «напоить» Днепровым величием маленького украинского человека, всколыхнуть днепровскими волнами его дух, приблизить во времени Шевченково и собственное: «Я на сторожi коло тебе // Поставлю атом i добро», где атом как конкретика современности и как символ будущего предстает синонимом добра в его общечеловеческом, гуманистическом значении. Поэт, который уловил ритмы космической эпохи и сумел соотнести с ними ритмы пробужденной Украины («Вже Україну видно менi всю, // I свiт, i Всесвiт, повний таємницi»; «...I обертається з Землею Україна»), стремясь послать во «Всесвiту свiти» «слова кращi зблиски», сам был воодушевлен ритмами пробуждения и настроен на соответствующую высоту «хвилi», на масштабность слова: «Кривавий мiй! Могилистий! Космiчний!//Споживач пристрасний людських страждань i мрiй,//Не спопелись, мiй вiк двадцятивiчний!ЄЄНе змавпся ти, двадцятий вiче мiй!..» В этом контексте кровавого ХХ века, который не позволяет «повiрити в щастя наївно», запеклось на губах одно дорогое слово - Украина, потому что «других Україн не шукає мiй зiр». Именно ради нее поэт решился на поступок - как сущностную меру человеческого бытия: «I, кинувши на небо власну тiнь, // Я встав з колiн i небо взяв за зорi…» Решился, потому что такова реальность: «Могил нема. Могили повтiкали! // Днiпро утiк – лишилася вода»; «I нипає помазаником Божим // Пiвправда, пiвсвобода, пiвжиття»… Чтобы освободить эту «напiвправду / пiвсвободу» из тисков страха и рабской покорности, кто-то должен был сказать всю правду. I когда Н. Винграновский изрек: «Я кажу правду// Бо за душею цiєї правди // Стоїть Україна» - ему поверили. Поверили голосу молодому и честному. Ведь его поэзия аж стонет народным страданием и болью, впитанной плотью миллионов людей, его родным «кукурудзяним народом» (неожиданный, точный, емкий и полный боли, всем понятный образ!) на протяжении многих поколений, обреченных на сложный исторический путь, на долгие поиски своей национальной идентичности. Народ, который вынужден признать: «Ми на Вкраїнi хворi Україною, // на Українi – в пошуках її». Эти знаменитые слова, к сожалению, пережили самого поэта - в смысле актуальности, ведь до сих пор «Народ в путi. Та вiн тавра не знiме//Iз тих, хто за народ//являв//себе//взамiн.//I, вiдрiзаючи живi шматки з народу,//Пророкував народовi майбуть».

В переломные для Украины времена голос Н.Винграновского означал очень много. Свою гражданскую позицию он решительно заявил тогда, когда происходил излом в оценке роли Компартии Украины и формировались политические, конституционные изменения, которые пришли к нам с началом 90-х годов прошлого века: «Нацiональна гiднiсть кожного народу вирiшувала i вирiшує все. Без нацiональної гiдностi, без нацiональної свiдомостi, без вiдчуття особистого Я, кожен народ, хоч би яким великим чи малим вiн був, стає похмурою, роздратованою масою ходячих людей… Такий народ зневажають усi, i, в першу чергу, в душi вiн зневажає себе сам», – прозвучало его вдохновенное слово со страниц «Лiтературної України» под красноречивым названием «Народ – над партiями» (1990, 11 окт.). Его рассуждения и сейчас звучат очень актуально. Народ – не полигон, заявлял поэт, и политические эксперименты над ним должны закончиться, и за катастрофу украинского народа «партiя, як би вона не називалась… мусить вiдповiдати», ведь «сувереннiсть кирзових чобiт, ватяних куфайок, знекровлених рiк i земель, отруєного повiтря, сувереннiсть капітальних черг i сувереннiсть Чорнобиля» болели ему не напоказ – по-настоящему. Призывая народ спасать свои последние моральные устои, Н.Винграновский возлагал надежды на способность своих соотечественников «строить здоровое общество по законам цивилизации». Он мог сравнить свою страну «кирзових чобiт i куфайок», которая являлась ему из родных николаевских просторов (часто навещал малую родину), с цивилизованным уровнем жизни за ее пределами, ведь был участником Генеральной Ассамблеи в Нью-Йорке, посетил Америку й Канаду, Германию, Португалию и другие страны. Причем из-под его пера не появилось ни одного «разоблачительного» произведения «их образа жизни», как на то рассчитывала партийная номенклатура, ожидая такой «идеологической благодарности» в обмен на разрешение выезда. Можно только догадываться, какое место занимал в иерархии собственного творческого наследия для самого Н.Винграновского его «программное» стихотворение 1960 г. с первоначальным названием «Український прелюд» (как и, кстати, стихотворение «Києву»), если он считал нужным произносить его в своих публичных выступлениях разного периода жизни. Так было и в сентябре 1989 г. в Монреале, где выступал от имени группы украинских писателей, принятых в международную организацию ПЕН-клуба, и где снова прозвучали его строки: «Ми стрiнулись з тобою на Днiпрi,//Там губи я торкнув твої, Вiтчизно,//Там вивiрив по тобi пульс любовi,//Годинник людства – з стрiлками життя//На цифрах смертi – звiрив iз твоїм…»

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

В своих сугестивно насыщенных молитвенных текстах Н. Винграновский словно заклинает родную землю на добро и любовь, а народ – на счастливое будущее. Его поэтические монологи перекликаются с такими же воодушевленными поэтическими монологами И. Драча, для которого окружающий мир – это произведение воображения и рук, «складена» или, скорее, созданная поэма или симфония, в которую каждый должен добавить свою креативную «ноту»: «А буде світ, яким його складем,//Чи витворим, а чи спородим в муці!// (…) Він твориться! По граму! Стільки драм!//З піску життя ці золотаві грами…// Тож не зрони, а сотвори свій грам,//Йдучи від брами і йдучи до брами…» Кажется, не найти лучшего и более актуального завета для потомков. Итак, творим свой мир, как творили его наши выдающиеся поэты, – насыщенно, с верой и оптимизмом.

Людмила ТАРНАШИНСКАЯ, доктор филологических наук, профессор, ведущий научный сотрудник Института литературы им. Т.Г. Шевченко НАН Украины, руководитель научного Центра исследования проблематики украинского шестидесятничества