Вадим ПЕРЕЛЬМАН: «Мой дом — здесь»

В мировой кинематографии есть некоторые неписаные нормы, которые никто не рискует нарушить. Вот, например: шансы выходца даже не из Украины, а из бывшего СССР, пробиться в Голливуде, причем в элиту, а не на правах «мигранта», — нулевые. Но пять лет назад, в 2003, это осуществилось. Вершину Голливуда с фильмом «Дом из песка и тумана» покорил наш земляк, выходец из Киева — Вадим ПЕРЕЛЬМАН.

Вадим родился в Октябрьской больнице. Жили все вместе — отец, мать, две бабушки — в огромной коммуналке на Горького. В 1972 году в автокатастрофе погиб отец, умерли бабушки. Когда Вадиму было 14 лет, они с матерью эмигрировали сначала в Италию, потом — в США. По признанию самого режиссера, «уезжали от смерти». В эмиграции появились новые проблемы: ссоры с отчимом, побег из дома, будущий режиссер даже подружился с подростковой бандой, но сумел вовремя остановиться — его как раз спас переезд за океан. Там Перельман изучал физику, потом пару лет стажировался в киношколе в Торонто. Создав маленькую компанию, занимавшуюся созданием музыкальных клипов, подрабатывал монтажом фильмов у известных режиссеров. Еще один переезд — в 1990 году в Лос- Анджелес — обернулся 13 ью годами успешной работы в рекламном бизнесе.

А в 2003 году, во время поездки в Рим, Вадим случайно купил — чтобы скоротать время в самолете — книгу французского писателя Андре Дюбуа «Дом из песка и тумана» и решил ее экранизировать во что бы то ни стало. Наш земляк не только уговорил упрямого романиста продать права на экранизацию, но и получил согласие на съемки от таких голливудских суперзвёзд, как Бен Кингсли и Дженнифер Коннелли, а также заручился финансовой поддержкой самого Стивена Спилберга, который оплатил половину из 16-миллионного бюджета. Результатом стала трагическая, прекрасно сделанная лента, потрясшая в том числе и американских академиков: «Дом из песка и тумана» получил три номинации на «Оскар»: лучшие женская и мужская роли (Бен Кингсли и Шорех Агдашлу) и лучшая музыка (композитор — Джеймс Хорнер).

После этого успеха будущее режиссера казалось столь же многообещающим, сколь и неопределенным: снимать эффектные, напряженные триллеры (судя по умению работать с сюжетом и атмосферой), делать слезливые мелодрамы (вполне вероятно) или же продолжать подъем по ступенькам трагического кино. На первом пути обеспечен культовый статус (страх — хороший товар), на втором — коммерческий успех и творческий тупик. Третий был самым тяжелым.

Однако новый фильм Перельмана «Вся жизнь перед глазами» («The Life Before Her Eyes») развеял опасения: эта лента — шаг вперед, она подтверждает безусловный рост таланта режиссера. Это также трагическая история, но по многим составляющим является противоположностью «Дома из песка и тумана» с его мрачной, сумеречной атмосферой. В «Жизни...» насыщенная, можно даже сказать, яркая до нереальности палитра (оператор — выходец из Польши Павел Эдельман); впрочем, именно о нереальности всех событий и стоит говорить, ведь мы до самого конца не можем быть уверены, что все происходящее не является предсмертным видением главной героини, Дианы — ее роли в подростковом и взрослом возрасте сыграли соответственно Эван Рейчел Вуд и Ума Турман. Перельман пользуется вроде бы традиционными средствами: многочисленными флэшбеками-возвращениями к одним и тем же эпизодам, рапидами, чтобы максимально замедлить и акцентировать одно и то же движение, атмосферной музыкой — иногда тревожной, иногда эйфорической — все того же Джеймса Хорнера. А в итоге получается фильм-галлюцинация, гипнотический фильм-путешествие на грани жизни и смерти, где самый ослепительный расцвет граничит с необратимым распадом.

Еще одна удача Перельмана — это выбор актеров; все исполнители заслуживают высших оценок, но первая среди их числа — разумеется, Ума Турман. Те, у кого она ассоциируется с образом убийцы в желтом спортивном костюме, будут как минимум удивлены. Роль Дианы — это настоящее торжество Турман как тонко организованной актрисы, способной работать в широчайшей гамме психологических нюансов и полутонов.

В «Жизни...» дает о себе знать еще одна особенность режиссуры Перельмана: в определенный момент его фильм опасно балансирует на грани мелодрамы; у менее одаренного постановщика безысходность драматургии разрядилась бы потоками искусственных и банальных слез. Но, опять-таки, как и в «Доме из песка и тумана», Перельману не изменяет чувство меры: он умеет не просто взять в работу трагический сюжет, но и довести его до конца, не угнетая зрителя.

Итак, с гордостью за земляка можно констатировать: «Вся жизнь перед глазами» — один из лучших фильмов американского кино этого сезона; и его отсутствие в списке номинантов на получение «Оскара» будет выглядеть досадной случайностью.

Ниже приводим отрывки из пресс-конференции Вадима Перельмана во время его визита в Киев, на кинофестиваль «Молодость»:

— Что значит для вас вновь оказаться в Киеве?

— Для меня быть в этом городе и на этом фестивале — большой этап. Я как бы дорисовал, закончил большой круг моей жизни. Свой первый, малый круг, я закрыл в Риме. Мы жили там с моей мамой, когда эмигрировали из СССР. Я туда вернулся в прошлом году, ходил по улицам и как бы заново ощущал себя 14- летним мальчиком, и в конце этого маленького круга своей жизни нашел эту книгу — «Дом из песка и тумана» Андре Дюбуа, прямо в аэропорту в Риме. Я очень надеюсь, когда закончу этот большой круг в Киеве, что-то еще тоже найду. Для меня вообще быть на этом фестивале — очень большая честь. И спасибо вам большое за внимание, за то, что пригласили. Для меня это особенно приятно.

— Каково ваше впечатление от фестиваля «Молодость»?

— Прекрасное. Я люблю фестивали, — это настоящий праздник фильмов. Недавно вот был в Карловых Варах. Особенно нравятся фестивали для молодежи — такие, как ваш. Радует, что когда я прихожу в Дом кино, все сидят с программками, что-то обсуждают, и это преимущественно молодые люди, студенты — ведь это наше кинематографическое будущее.

— Приходилось ли видеть что-нибудь из украинского кино — кроме того, что смотрели на «Молодости»?

— К сожалению, нет. Мало доходит. Русское смотрю.

— Тема эмиграции, обживания в другой стране была, очевидно, близка и вам, и исполнителю главной роли Бену Кингсли?

— Да, для него тоже, ведь он тоже сын эмигрантов. У него отец приехал из Индии в Великобританию, а мама у него русская, кстати.

— А как он нашел вас?

— Просто Андре Дюбуа, создатель этого романа, послал ему книгу прочитать. Так что и Кингсли знал об этом материале, и у меня уже не было мыслей снять кого-нибудь другого в этой роли. Он был самый подходящий, как будто всю жизнь жил в этой роли.

— Как по-вашему, почему все же Спилберг так проникся этой темой?

— Не могу сказать, почему... Ну, наверно, его взяло за душу... Когда он решился заплатить за половину всего проекта, это был уже законченный сценарий. И он знал, как кончится фильм, и ему там что-то менять было бы нечестно. И он поверил в это. И все мы, кто работал над фильмом, верили, что так и нужно делать.

— Хотелось бы немного узнать о вашем киевском детстве. Какое ваше самое яркое воспоминание тех лет?

— Несчастливое, к сожалению. Вернее, два. Одно — когда я жил в большой коммунальной квартире на Горького, 15, с бабушками, и это огромное тепло, и огромная потрясающая близость, которая у нас была. Все смеялись, я даже не знал, что можно было по- другому жить. А потом — эти смерти, которые случились: и все мои бабушки, потом отец погиб в автокатастрофе, когда мне было девять лет, ему — 32, в 1972 году. Вот это самые яркие. И еще, конечно, — когда мы покидали страну, уезжали отсюда, как от личной смерти. И сейчас, когда я вернулся, мне просто интересно посмотреть в лицо своему прошлому. Я мужчина сейчас, а тогда был ребенком, и для меня это... Я уже не боюсь, как боялся тогда.

— С какими чувствами и надеждами вы возвращались на свою родину и оправдались ли они?

— Я чувствовал, что это очень важный поход для меня. Я же и маму привез, смотрю и через ее глаза. Она ходит по городу и все вспоминает: тут у меня был первый поцелуй, а тут я встретилась с твоим папой, а тут выносили его гроб, все смотрели на нас. Вот такие впечатления. Серьезные такие.

— Стивен Спилберг, Бен Кингсли... Поделитесь секретом, — как вам удается работать со знаменитостями на равных?

— Самое главное — чтобы уважали. Я думаю, когда с такими людьми работаете, должны уважать вас как режиссера и должны уважать материал — еще больше, чем вас. И когда уважают материал — получается коллаборация, сотрудничество, совсем не работа даже. Я же там не самый главный был — в том смысле, что они были самыми главными над этими характерами, над сюжетом. Например, оператор — самый главный по освещению, а я просто смотрел, что как получается. Понимаете, я как призма, только наоборот: в меня впадают разные цвета — желтый, красный, зеленый, лиловый, а выходит один белый прямой свет. Все эти цвета — разные люди, разные таланты. И через меня это идет. Нужно уважать их, и нужно, чтобы тебя они тоже уважали. И тогда все пойдет. Мы так и договорились с самого начала. Мы не работали, мы делали фильм, это самое главное — всем должно быть важно, чтобы он получился.

— Вы намерены приглашать ваших замечательных актеров из «Дома» на следующие работы?

— Если подойдет сюжет, сценарий — то да.

— Есть ли отличие между голливудскими звездами и нашими?

— Я не думаю, что здесь хуже. То, что я здесь смотрел, — потрясающие актеры есть, и русские, и украинские, и белорусские. Главное, чтобы роль подходила.

— Вопрос немного из другого русла: о каком историческом деятеле вы бы хотели снять фильм?

— О Сталине. Просто интересно.

— Давайте еще поговорим о «Доме из песка и тумана». У вас практически все правы, и все переживают трагедию...

— В том-то и трагедия, что они все правы.

— Но смысл любой трагедии — очищение страданий, катарсис. Как вы думаете, удалось вам добиться этого?

— Я надеюсь, что так и получается, что зрители моего фильма какой-то катарсис проходят, и это чистит немного. Ведь трагедия — жанр очень древний, задолго до того, как Шекспир ее взял. Но я думаю, зачем мы это сделали... Наверно, чтобы люди в зале смотрели, как другие люди проходят через горе, через все это, — смотрели с расстояния. А потом шли домой, думали и учились на наших трагедиях, как самим жить, и как жить красиво. Для этого я фильм и снял.

— Волей-неволей вы задеваете очень болезненную, особенно сегодня, проблему — конфликт культур. Какой выход вы здесь видите?

— Вы знаете, интересно получилось. Очень много слоев в моем фильме, но вот в контексте мультикультурности рассуждают, что раз это спор вокруг дома, что он значит — не здание, а родной дом. После премьеры подошел один человек, критик, где-то в Штатах, и говорит: я во всем разобрался. Дом — это Израиль, а его героиня — это палестинка, конечно. А семья полковника — это евреи, которые приехали, забрали, выгнали, потом битва...

— И что вы ответили?

— «Если ты увидел, может, так оно и было». Нет, если серьезно, политику я в этот фильм особенно не хотел вводить. Для меня она — как задний план. Более важно то, что... Вот в английском языке есть два слова — «house» и «home», а в русском только одно — дом. Это очень интересная вещь. Вроде как — здание и дом, но чаще говорят — «дом» в обоих смыслах. Герои в фильме перепутали — они думают, что они повесили все на это здание, на этот «house», хотя «home» у них всегда был, и они оба искали «home». И «home», дом у них был уже в сердце, давно был. Вот в этом и трагедия... А про политику — конечно, все есть, и всем было место в этом мире. Но натура человеческая такая, что всегда, конечно, подеремся.

— Но само кино может что-то в этом вечном конфликте изменить?

— Я думаю, что киноискусство — это как... Вот люди ненавидят других людей. Это бывает. Кто-то не любит чернокожих, кто-то китайцев, евреев. Каждый из нас может кого-то не любить. А когда они узнают человека лично — негра или китайца, они говорят: вот я негров не любил, но у меня есть друг негр. И искусство — так получается — показывает нам других, как будто мы встретились с ними. И учит нас, что все одинаковые. Когда в Нью-Йорке я сажусь в такси и там у шофера на табличке имя, которое даже прочитать нельзя, и этот человек по-английски не говорит ни слова — он мне становится чуть ближе, я о нем хочу научиться думать как о человеке, о том, что у него мечты, и семья, и такая же, как у нас, жизнь. Вот об этом нужно говорить. Искусство должно показать людей, чтобы мы их узнали.

— А где ваш дом?

— Для меня дом, «home» — это земля, на которой рядом с тобой близкие тебе люди, и неважно, где, даже на Луне это может быть. Но и Киев стал в этом смысле значить намного больше. В этот приезд я ощутил мой дом — потому что когда я приехал сюда в январе первый раз, про меня снимали телепередачу, был всего два дня, ничего не успел. А сейчас походил по улицам, посмотрел на лица. Я же ведь отсюда... Мне очень, очень приятно. Тут дом.

— Не появилась ли у вас идея снять фильм об Украине?

— Обязательно. Точнее даже, не об Украине, а о людях, которые живут тут или же погибли, покинули эту землю, и о будущих поколениях. Для меня это очень интересно. Я бы с удовольствием сюда приехал, с удовольствием снял бы картину — даже следующую.

— А еще какую тему, в каком жанре вы хотели бы реализовать?

— Жанр мне не важен, потому что я люблю все жанры. Самое главное — чтобы была душа, была эмоция. Любая эмоция. Чтобы захватывало людей, брало за сердце. Чтобы или смеялись, или ругались, или плакали. Самое главное — эмоция.

— Скажите, а были ли моменты, когда вы сомневались в выборе профессии?

— Я еще и сейчас сомневаюсь. Этот страх никогда не пропадает. Да, я делал рекламу 13 лет и набрался хорошего технического опыта, научился работать в павильоне, с людьми. Но снимать художественные фильмы — совсем другое дело. Я ждал момента, чтобы меня что-то вдохновило, и вот пришел этот роман.

— И в заключение — вопрос из вышних сфер, так сказать. Мы много говорили о вере — а во что веруете вы?

— У меня одна религия — я фаталист. Я полностью верю в судьбу. Я считаю, что все мы плывем по реке, для всех уже предначертано, чтобы попасть именно на этот берег, в это время, на этом повороте. Мы можем плыть против течения, по течению, но на этот берег все равно попадем. Единственное, что меняет, — это карма. То есть — если ты хороший человек — на хороший берег попадешь. Ну так же, в целом, и все религии мира говорят...