«Украина или предстанет в апгрейд-версии, или... совсем исчезнет»

С ним сегодня не так-то просто встретиться: договаривались мы, может, недели четыре. На все вопросы ответы уже прозвучали, да и что новое вам сказать? В действительности, дело было не в пафосе, а просто на Тараса Петриненко как-то одновременно навалилась куча неотложных проблем, которые надлежало немедленно решать.

Сначала дало о себе знать здоровье: мы почему-то не молодеем, — тогда как глаза для музыканта — это цвета мира. Потом наступило время ставить на Байковом кладбище памятник матери, народной артистке Диане Игнатьевне Петриненко, которая почила вечным сном 17 ноября 2018 года. Ну, не знаю, понимаете или вы, что такое могила самого родного человека не должным образом ухожена.

Вероятно, своими звонками я поднадоел директору патриарха украинской популярной музыки Валерию Куличкину. Мы договорились о встрече. Пока ехали, я узнал, что многие людей не верят, что Тарас Петриненко остался на Родине, а не выехал на ПМЖ в Канаду.

Светлый день. И против солнца немного похудевший Тарас. Интересно, что он думает об Украине, куда, пять лет, скитаясь по России, в 33 года он навсегда вернулся и «Після далечі доріг/Вірне серце твого сина/Я кладу тобі до ніг!»

О СООТВЕТСТВУЮЩЕМ УРОВНЕ ТВОРЧЕСКОЙ СВОБОДЫ

— Начнем С 1986-го. итак, Тарас, оставил тульский ВИА «Красные маки» и вернулся в Украину, где вместе с администратором Валерием Смаглием на базе Киевконцерта возобновил группу «Гроно». Почему так случилось?

— Во-первых, я всегда хотел вернуться. Другое дело, на каком уровне, в каком качестве? Если возвращаться к тому, что мне будут указывать, что, где и как петь, а что — нет, меня такое положение вещей больше не устраивало. Пять лет, проведенных в России, приучили к соответствующему уровню творческой свободы. Скажу больше, на момент принятия решения у меня даже возникла дилемма: или возвращаться в Украину, или отправиться в такое интересное место как Сахалин.

— А почему Сахалин?

— Нас, украинских музыкантов из ВИА «Красные маки», забирали туда с руками и ногами, гарантировали создать комфортные условия, потому что это далекий мир, почти Япония. Ко всему прочему, там коэффициент концертных ставок действовал один к трем! Просто лафа. Впрочем, я всегда стремился вернуться домой, петь в Украине. Но петь то, что я хочу, и то, что могу, а не то, чем меня ограничивают и творчески унижают.

— Понимаю, за пять лет добровольного изгнания ситуация с музыкальным именем значительно изменилась...

— В том-то и дело. Уже было создано и выполнено ряд успешных песен, которые получили всесоюзную известность, а именно: «Перелетная птица», «Свет погасшей звезды» памяти Джона Леннона, «Однажды утром», «Я скоро вернусь», «Путешествие на туче». По этим и другим произведениям меня узнавали, в какой бы уголок СССР нас не занесло.

— Вспоминаю (набравшись нахальства, пою перед автором. — О.Р.): — «Перелетная птица, одинокая птица / Эту боль мы разделим с тобой на двоих. / Горько думать, что в мире ничего не случится, / Если он не услышит больше песен твоих» (Как великодушно на это улыбается Тарас. — О.Р.)

— Действительно, наступили времена перестройки-гласности-и-ускорения, когда «Перелетную птицу» невозможно было игнорировать. На поприщах Советского Союза она звучала, как говорят, из каждого утюга и холодильника. Именно поэтому я вернулся в Киев и с Валерием Смаглием собрал команду.

— Он, кажется, играл на басу?

— Нет, ошибаешься. Валера работал исключительно администратором, хотя именно с ним мы вынашивали захватнические планы мощного возвращения домой.

— В состав возобновленного «Грона» вернулся гитарист Игорь Шабловский, появился гитарист и клавишник Юрий Серебряков (екс-»Чарівні гітари»), Владимир Братковский — ударные инструменты, а из Киевского театра эстрады пришла певица Татьяна Горобец. Правильно?

— Да, все верно.

— Вспоминаю впечатление от альбома «Я — професійний раб», который появился в 1989-ом. Просто шок! Одиннадцать песен, и одни ударные хиты, которые будоражили общество, каждая — гвоздь в гроб совка: «Останній із моґiкан», «Я — професійний раб», «Пісня про пісню», «Чорнобильська зона», «Народний рух».

— Было дело. Но не могильщиками, а строителями видели мы себя.

«НА МАЙДАНАХ ПОГИБАЛИ ОДНИ, А НА ВЫБОРЫ ХОДЯТ ДРУГИЕ»

— Минуло тридцать лет. Ты пел: «Я — професійний раб по духу і по крові, / За соцпоходженням, також я — із рабів, / Я — раб в своїх кістках, я — раб в своїй основі, / Я — раб в своїх думках і у вживанні слів./» Изменилось ли твое миропонимание на 29-ом году суверенитета?

— Нет, никак не изменилось. Фактически все, что я сказал тогда, могу уверенно повторить сегодня. Просто одно поколение профессиональных рабов воспитало другое: «совок» нам еще выжимать и выжимать из себя.

— Но изменилась сама Украина! Или, считаешь, не изменилась?

— Понимаешь, очень хочется думать, что Родина изменилась. Но после последних выборов, когда такое количество народа, как оказалось, больше заботится о собственном желудке, о своем кармане, а не о том, что случится с его страной, — глубокой печалью наполняется сердце. Какой окажется последующая судьба моей многострадальной Отчизны? Не знаю, чем все это закончится. Надежда, как мы знаем, всегда умирает последней, в этот раз, похоже, порядок вещей изменится.

— Как считаешь, обрела ли в настоящее время песня «Я — професійний раб...» новое значение?

— Нет, значение осталось то же. Но. Я все-таки жду, когда подохнет «совок» в головах украинцев. Пусть и болезненно, но это следует пережить. Поскольку сегодня на чашах весов находятся общечеловеческие ценности, которые мы в себе или разовьем, или потеряем.

— Или выстоим, или опять превратимся, как утверждал другой Тарас — Шевченко, в «рабів, підніжки, грязь Москви»?

— Идет речь о цивилизационном выборе. Не хочу забирать хлеб у футурологов, но для нас, украинцев, это — настоящий челендж: Украина или предстанет в каком-то обновленном смысле, апгрейд-версии, или совсем исчезнет. Именно последнего всячески добивается наш северный сосед. На это спокойно смотреть я не могу. Пока общественность не осознает, что, в конечном итоге, от нее зависит судьба Родины, толку не будет.

— Мне тоже кажется, что страна поделилась на неравные части.

— Дело не в ленивом большинстве или неугомонном меньшинстве.

— Тогда в чем?

— ... а в том, что общественность разделена по отношению к Родине.

— Как это?

— На Майданах погибали одни, а на выборы ходят другие. Лично добывали в борьбе суверенитет одни, а форматы этого суверенитета на национальных FM-радиостанциях определяют другие.

— А побеждают третьи — те, кто развлекал и продолжает развлекаться?

— Первые надеются на третьих: как будто они способны каждому простому украинцу вручить ключи от счастья. Нет, я понимаю, людям хочется хорошо жить, хорошо зарабатывать, сытно есть. Причем, жить ежедневно лучше, чем вчера. Желательно так, чтобы холодильник сам наполнялся, а мобильный телефон сам разрешал бытовые проблемы. Но так в мире не бывает. Сначала нужно поднять Страну, чтобы потом она, индустриальная и технологически мощная, могла помочь каждому из своих граждан.

ЗАХВАТИТЬ ВСЕ, ЧТО ВОКРУГ, И ПО СВОЕМУ ПОДОБИЮ ИСКАЗИТЬ

— На первом фестивале «Червона рута», который состоялся в Черновцах, ты был членом жюри и почетным гостем.

— Да.

— Почему ты проигнорировал утвержденный сценарный план и 17 сентября 1989 года на стадионе «Буковина» исполнил песню «Народний рух»? Не смог удержаться? Тебе было нужно больше, чем другим?

— Потому, что я всегда был и остаюсь небезразличным к судьбе своего Государства.

— Поэтому, на два года, опережая события с принятием суверенитета, со сцены стадиона «Буковина» открыто заявил, мол, в ансамбле «Гроно», которым ты руководишь, украинский язык — государственный.

— Так должно быть, я не один так чувствовал, но именно я сказал.

— На чем основывалось такое убеждение?

— Раньше, когда еще не развалился Советский Союз, мы часто ездили на гастроли. Не один раз, собственными глазами видел поразительные изменения: едва мы проезжаем хутор Михайловский, как начинается другая страна, где живут другие люди, господствуют другие привычки.

— В чем отличие? В пограничных столбиках?

— Никаких столбиков пограничных тогда еще не было. Но только ты миновал условный рубеж, как исчезали побеленные хаты, аккуратно поставленные заборы, бережно обработанные огороды, а начиналось царство сорняков, откуда выглядывали облупленные лачуги, сваленные ограждения, а под воротами — нетрезвые музыки с папиросами в зубах и куполами церквей, набитыми на груди. Но даже не в образе жизни, не в национальных традициях дело.

— Другой менталитет?

— Точно! От них не-братьев я всегда чувствовал внутреннюю враждебность. Она касалась не только нас, украинцев, а всех, кто соседствовал с Московией. Каким-то диким движителем у этой нации стало дикарское стремление: захватить все, что вокруг, и по своему подобию исказить. Врезалось в память, как когда-то Шамиль Басаев написал в письме Путину: «Ваша великорусская мечта проста: сидя по горло в дерьме, затащить туда всех других. Это и является русизмом».

— Скажи, Тарас, тебе и до сих пор звонят по телефону из Москвы и предлагают издать компакт-диски с русскоязычным репертуаром?

— Да вот как-то давненько уже звонили. Но, знаешь, были периоды, когда еженедельно звякали. Откровенно говоря, когда-то я собрал итоговый русскоязычный альбом, дописал и на этом поставил жирную точку. Действительно, был когда-то определенный период в моей жизни, в моем творчестве, но он бесповоротно минул.

— Ввиду того, что на Майданах погибают одни, а на выборы ходят другие, что тебя держит в Украине?

— Украина, друг мой, Украина! Больше ничего. Ведь, когда иногда представляешь себя жителем — только это имею в виду! — другой страны, понимаешь: нет, это не мое. Да, я могу поехать на некоторое, даже длительное время за границу, полюбоваться интересными местами, увидеть, как по-человечески живут люди, но корень мой — здесь!

— Как я тебя понимаю, Тарас. В свое время я полгода прожил в Канаде, потом — три месяца в Соединенных Штатах.

— Когда мы впервые приехали в США, я сразу обратил внимание на глаза людей (Интересно, а что он видит в моих глазах? И в самом деле, Тарас наклоняется над столом и смотрит в глубины. — О.Р.). У американцев, скажу я вам, в глазах калькуляторы! Представляешь нацию, где вместо глаз — кассовые аппараты?

— Да, это другой образ жизни.

— Они живут какими-то другими ценностями! Убежден: чтобы жить в стране дядюшки Сэма, нужно стать такими, как они, прагматичными американцами. Это один из законов современности. Чтобы стать успешным в шоу-бизнесе, надлежит быть таким, как те, кого порождает шоу-бизнес. Это другая каста людей.

— Ты — другой?

— Надеюсь, да. Невзирая ни на что, я занимаюсь творчеством. Не считаясь ни с чем.

ВОЛНА ПОПУЛИЗМА ИЗ СОЦИАЛЬНОГО ДНА ПОДНИМАЕТ ПРИМИТИВНЫХ ЛЮДЕЙ

— Когда нам ждать следующий альбом? Хочу опять пережить культурологический шок. Потому что что-то давно у тебя альбомов не было.

— Знаешь, теперь как-то мыслить альбомами не комильфо; актуально — синглы, видеоклипы, скандалы, обиды, судебные процессы... Однако меня все равно тянет к альбому, и я морально готовлю себя, к такой лебединой песне. Больше, прямо скажу, мне ничего не хочется.

— Нет, Тарас, никаких лебединых песен! Брось эти разговоры!

— У меня отвращение к тому, что происходит, — не только в Украине, а вообще в мире. Если взглянуть на ситуацию глобально, мы летим в бездну. И многие это видят. В плане экологии, в плане политики. Довольно стремительно мир как-то обеднел, удивительным образом стал умственно отсталым.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что волна популизма из социального дна поднимает примитивных людей и сажает на трон; более того, такое положение вещей общественности нравится, и он, как самопровозглашенный народ, позволяет собой руководить — как невеждам заблагорассудится.

— Мрачное виденье!

— Но это еще не все. Умножь это на новейшие технологии, digital, разгул соцсетей, которые теперь заменяют серьезные СМИ, телеграфные каналы, где каждого можно облить грязью — по какой-то причине или без нее. Современный мир искажается. Такое впечатление, что мы понемногу деградируем, а инволюция лишь ускоряется и ускоряется. Многие начали терять веру в наши светлые идеалы.

— Это — последняя вещь, о которой именно от тебя я хотел бы сегодня услышать.

— Но куда правду деть? Цена нашего разочарования очень высока, еще одного шанса для украинцев ни судьба, ни соседи не подарят. Нужно стучать в каждое украинское сердце, в каждую голову, чтобы мы как-то вырвались из заколдованного круга майданов и последующего разочарования. И здесь никто — ни моноблок, ни оппозиция — не является исключением, каждому украинцу нужно начать духовное возрождение с себя.

— Как понять, что такая работа должным образом выполнена?

— Попробуй оглянуться, бросить взгляд в прошлое и увидеть, что до сих пор твоя жизнь не была бессмысленной.

— Понимаешь, насколько нужен твой альбом! Насколько нужен духовный анти-ДОТ!

— Ты что, не услышал? Говорю, что в последнее время во мне что-то звучит, шевелится и вынуждает, по крайней мере, над этим думать. Подобные неясные движения очень важны для творческого человека. Если, например, я над чем-то думаю, то, скорее всего, это трансформируется в какую-то определенную форму.

— Оформились какие-то новые песни, более-менее законченные?

— У меня это происходит по-другому. Черновиков, как всегда, куча, но мне нужно сесть, абстрагироваться и с каждой отдельно поработать.

— Что лично у тебя является началом творческого процесса: ноты, хуки, какая-то стихотворная строка?

— Раньше было один метод, теперь — немного другой. Знаешь ли, что песня «Господи, помилуй нас!» мне приснилась?

— Конечно, нет. Расскажи!

— Среди ночи я проснулся, записал в тетрадь ноты мелодии и вернулся в кровать. Утром выяснилось, что это — песня. Теперь меня побуждает куча черновиков, каких-то рабочих записей, которые меня к чему-то подталкивают, иногда — мозолят, напоминая о себе, чтобы я их не забыл.

— Ты напеваешь мелодию или сразу понимаешь, какую форму будет иметь песня?

— Есть два равнозначных варианта: или ноты, или диктофонная запись, когда вовремя включил, записал фрагмент и остановил настроение навсегда. Занижать планку я просто не имею права. Если я чего-то достиг в своем творчестве, и это — определенный уровень, писать что-нибудь я больше не могу себе позволить. Зачем? Чтобы в тебя тыкали пальцами, пожимая плечами: «Ну, написал он новенькое. Ради новенького». Для меня действительно новое должно быть не просто новым, оно должно быть свежим, значимым, целесообразным, в конце концов, нужным современному слушателю, у которого совсем другие запросы.

ВСЕГДА ПЫТАЮСЬ НАЙТИ ОТВЕТ

— Думаю, твои современные коллеги-песенники о таких вещах особенно не парятся?

— Вот то-то же. Один из законов современного украинского шоу-бизнеса — ни за что не отвечать, перекладывать ответственность на неприхотливость слушателя, а потому без упреков совести клепать песни не о любви, а ритмизированную банальность.

— Могут ли быть и есть ли у тебя последователи? Относится ли кто-то так к Украине из музыкантов нового поколения, как относился и относишься ты?

— Возможно, я не все знаю, но есть команды. Тот же Тарас Тополя, фронтмен «Антитела». Он, кажется, имеет такую же четкую направленность.

— Согласен, у него есть хребет!

— Есть и другие молодые музыканты, которых я уважаю. Это «Бумбокс», которые резко отказались от гастрольной деятельности в Мордове. В действительности нынешняя Украина богата на самобытных артистов. В частности «Бумбокс» — это команда, где главную роль играет лидер Андрей Хливнюк. Мне он кажется энергетическим сгустком, который все двигает.

— А из женщин?

— Женщина, как правило, поет о любви. А это — более абстрактно. Мне трудно здесь определяться. Ведь у них все переменчиво. В частности, наблюдаешь за какой-то певицей: вроде бы порядок-порядок-порядок, а затем — раз в сторону, потому что так стало выгодно.

— Меня поразил фильм о Голодоморе, который сделала Агнешка Холанд, гениальная польская режиссер. Две песни в саундтрек написала Джамала.

— Да, конечно! Ты прав! Хорошо, что напомнил: да, Джамала.

— Недавно делал интервью. Очень сильная творческая личность! И в музыке, и в текстах, и во взглядах на жизнь. Одна из немногих, что дружат с головой.

— А мне она стала больше нравиться после Евровидения, чем до того Гран-при. Она или оперилась, или — даже не знаю, как правильно высказаться.

— Стала мудрее?

— Точно, мудрее: не только в музыке, вообще в творчестве.

— Всегда остается вопрос, на который хотелось бы ответить, но его тебе не задали. Какой вопрос есть, над которым тебе хочется поразмышлять?

— Не буду врать, но особенно в последнее время я не люблю никаких интервью. И здесь дело не в пустых вопросах, не в напыщенности или высокомерии... Есть этому природное объяснение: я — интроверт.

— То есть больше наблюдаешь, чем общаешься?

— Именно так! Поэтому, если меня что-то не спросили, и — Слава богу! Никогда я не проникался вопросом, который хотел бы, чтобы кто-то мне задал. Зачем? На вопросы, которые я ставлю себе, я всегда пытаюсь найти ответ.

— Можешь озвучить мысль, которая поможет молодежи избежать кучи ошибок, потому что ты шел к пониманию этого тридцать лет?

— А вот теперь ты меня врасплох и поймал! Понятное дело, что такие выводы есть. Но вот так вдруг вспоминать не буду. О, я вспомнил, но сейчас не скажу.