«Ощущение свободы – это абсолютно материальная вещь»

На прошлой неделе стали известны имена лауреатов Премии Полтавской областной рады имени Панаса Мирного. Среди других наградой отмечен доктор филологических наук Феликс Штейнбук за посвященный малой прозе Олеся Ульяненко сборник критических эссе-миниатюр «Інкубація «Яєць динозавра», вышедший в издательстве «Люта справа» в 2016 году. Ранее за ту же книгу Феликс Маратович получил литературную премию имени Олеся Белецкого.

Феликс Штейнбук родился 22 октября 1960 г. во Владимире-Волынском в семье служащих. Учился во Владимир-Волынской школе № 5. В 1979—1981 служил в армии. В 1986-м окончил с отличием Луцкий государственный педагогический институт имени Леси Украинки. В 1986—1989 гг. работал учителем русского языка и литературы во Владимир-Волынской общеобразовательной школе № 2, с 1989 г. — заместитель директора по учебно-воспитательной работе. В 1999 г. награжден знаком «Отличник образования Украины». С 2000 года — на должности старшего преподавателя в Крымском государственном гуманитарном институте (Ялта). Впоследствии в том же вузе возглавил сначала историко-филологический факультет, а затем — Институт филологии, истории и искусств. В 2001 году за победу в крымском туре IV Всеукраинского конкурса «Учитель года-2001» во второй раз награжден знаком «Отличник образования Украины».

В 2003 г. защитил кандидатскую диссертацию на тему «Жанровое своеобразие и внутреннее единство «Конармии» И.Бабеля», а в 2010-м получил докторскую степень после защиты работы на тему «Телесный миметизм в текстовых стратегиях постмодернистской литературы  конца ХХ — начала XXI века». После аннексии Крыма Российской Федерацией выехал из оккупированного полуострова и по результатам конкурса был назначен на должность профессора кафедры теории и истории мировой литературы КНЛУ.

Сейчас — профессор кафедры русистики и восточноевропейских исследований Университета Коменского в Братиславе. Является автором более ста сорока научных и научно-методических работ, в том числе таких, как пособие для учителей «Вивчення зарубіжної літератури. 11 клас» (2003), учебные пособия для студентов вузов «Методика викладання зарубіжної літератури у школі» (вышел уже в двух изданиях 2007, 2009) и «Українська література у контексті тілесно-міметичного методу» (2013). Сейчас работает над монографией «Під «Знаком Саваофа», или «Там, де... «Ульяненко».

Феликс Штейнбук одним из первых в Украине обратился к телесной проблематике в литературе. Он также является ведущим исследователем творчества выдающегося национального писателя Олеся Ульяненко (1962 — 2010), наследие которого в Украине до сих пор толком не осмыслено.

ВСТУПЛЕНИЕ В ЛИТЕРАТУРУ

— Пан Феликс, как с вами случилось литературоведение?

— Сглазили, наверное. Потому что у нас в семье я единственный литературовед. Отец — геолог, дядя — специалист по информатике, тетя — химик-технолог. Филологов точно не было. А со мной такое. Если бы кто-то сказал мне в десятом классе, что я буду учителем русского языка и литературы, то этот кто-то имел бы серьезные проблемы.

— Такой невдохновляющий опыт?

— Учительница литературы меня не вдохновляла. Раиса Игнатьевна, Царство ей Небесное. Благодарен ей за многое, но она была этакой советской профессиональной учительницей, в том-то и дело. Сделала определенные вещи, которые должны были меня только оттолкнуть от изучения литературы. Как-то в седьмом классе я написал в сочинении, что мой любимый герой — Остап Бендер. Представляете? Пионер, седьмой класс. И она мне поставила двойку. Абсолютно педагогически непрофессиональный жест.

Я поздно стал читать. Во втором классе нас повели в городскую детскую библиотеку, чтобы записать туда. Я был счастлив. Отец ходил во взрослую библиотеку, я буду ходить в свою — круто. Взял книгу, прибежал домой, прочитал ее, на следующий день сам без группы пришел возвращать, а там, как говорил Райкин, «библиотекарша». Не помню, что она сказала, но покрыла меня позором. Взял вторую книгу, пришел домой, отдал маме и сказал, что больше туда не пойду, и перестал читать.

— А когда снова начали?

— В шестом классе был болен. Ребята в хоккей рубятся, а мне нечего делать, энергии через край. У отца библиотека — может, это меня отвлечет? С фантастического романа Майкла Крайтона «Штамм Андромеда» (США, 1969. — Д.Д.) все и началось. Так что я в конце концов полюбил читать. Но относился к той категории, которая литературу любила, а уроки литературы ненавидела.

— А научный интерес к литературе?

— Так сложились обстоятельства, что я поступил в педагогический. Хотел быть именно филологом, а не кандидатом педагогических наук. Выбрал кафедру русской и зарубежной литературы, поэтому вынужден был идти в школу работать. У меня были 9 — 10 классы, 1985 год, мы рассматривали образ Власова в повести Горького «Мать», и я предложил иную версию этого образа, согласно которой Власов не очень-то и герой, скорее опасный фанатик. С этого урока я написал маленькую статью, отправил ее в журнал, на ней написали огромный врез, что я неправ. То, что в Москве было можно, у нас еще нет. Так все и началось. В 2000 году я имел все регалии, работал заместителем директора школы, и когда предложили место старшего преподавателя Государственного гуманитарного института в Ялте и пообещали аспирантуру, поехал из Владимира-Волынского в Ялту за 1000 км.

 ИЗ СООБРАЖЕНИЙ ФИЛОЛОГИИ

— Помните тот момент, когда решили покинуть Крым?

— Я к Януковичу относился филологически. Когда человек не способен связать двух слов, он не может быть президентом даже такой страны, как наша. В 2004 году, уже на должности декана, я поддержал «помаранчевых», хотя это было непросто в Крыму. То же самое и в 2013-м. Пытался не дать в обиду студентов. Кстати, когда сейчас Анатолий МОГИЛЕВ (на то время — председатель Совета министров АР Крым. — Д. Д.) рассказывает, как он боролся за Украину, — это ложь. Я слышал тот разговор, я был тогда в кабинете, когда Могилев звонил нашему ректору. От нас вышло только девять студентов на Евромайдан, однако он материл ректора в таком тоне: «Если они там еще два часа простоят, я тебя...» и тому подобное.

Это было тоже довольно сложно, но я делал, что мог. 2 марта оккупанты привезли из Севастополя «зеленых человечков», вооруженных автоматами, и расставили по всей Ялте. Как только решили провести «референдум» 16 марта — сразу встал вопрос о гражданстве. Я пришел к ректору и сказал: «Если речь будет идти о гражданстве, я уеду». Я просто знал, что под оккупацией жить не смогу. Я ехал за 1000 км не для того, чтобы вернуться в СССР. Я выехал и сразу почувствовал облегчение. Начал дышать. Это правда, ничего не выдумываю. Когда поезд дошел до Мелитополя, я физически почувствовал, что мне легче дышать. Ощущение свободы — это абсолютно материальная вещь.

— Свобода — свободой, но вы не имели ни жилья, ни работы тогда...

— Мы выехали в никуда. Правда, я быстро нашел работу в Киевском национальном лингвистическом университете. Поселили нас в старом студенческом общежитии. Сами понимаете: тараканы, наша комната на девятом этаже, душ на первом, причем один на всех. Много было неприятного, но ни на миг не пожалел о своем выборе.

— А как оказались в Братиславе?

— На то время мои друзья, один — ректор Поморской академии в Слупске, второй — проректор, приглашали к себе. Понимали, что у нас происходит. Могли дать квартиру, работу. Я тогда не поехал — это выглядело бы как бегство из Украины. Сколько зарабатывал — столько и зарабатывал. Как-то крутился. А в 2018-м мне позвонил приятель: «В Братиславе ищут профессора, который одинаково хорошо знает и русский, и украинский». Речь была о том, чтобы в перспективе при кафедре открыть украинистику. Были также обстоятельства личного плана. Поэтому в четвертый раз я решил начать все с нуля. Студенты хорошие, несколько из них записались на украинский.

Если честно, то все же чувствую себя предателем. Мне больно за Украину, тем более сын уже два с половиной года защищает страну с оружием в руках. Он когда-то был комиссован по состоянию здоровья. А в 35 лет пошел добровольцем. Вот только вышли на ротацию... Мне больно это все. Если бы не определенные обстоятельства, никуда бы я не ехал. Тешу себя мыслью о том, что здесь Украину буду продолжать. Попробую по крайней мере.

 «ЗАРУБЕЖКА»

— Вы написали несколько пособий по методике преподавания зарубежной литературы в школе. В чем проблема с этим?

— Такая же, как была, когда мы с вами учились. Идеологизация. Тогда произведение искусства изучалось как средство воспитания будущего строителя коммунизма, сейчас — как средство воспитания патриотов. А что такое зарубежная литература? Это литература переводная. Как можно воспитать патриота новеллой, которая начинается фразой: «Однажды утром, проснувшись от беспокойного сна, Грегор Замза увидел, что он обернулся в ужасающее насекомое»? (Смеется.) Это чистая эстетика. Можно, конечно натянуть определенные социальные смыслы, и их в школе натягивают, чем очень все упрощают и вредят.

— А что плохого в патриотическом воспитании?

— Смотря как это делать. Ежедневно втолковывая ребенку «люби Украину» или показывая красоту украинских эстетических формул. Даже тот же «садок вишневий коло хати» может так ухватить за сердце, что и жизнь за него отдашь. Это разные вещи. Есть всегда выбор. Но это точно не о «зарубежке».

— Так как же нам ее преподавать, чтобы детям было интересно?

— Очень много сделали коллеги. Разработаны методики, программы — учи и радуйся. Согласно опросам выпускников, большинство из них вспоминают добрым словом именно зарубежную литературу. Но только при условии, что ее преподавали как эстетический курс.

ТЕЛО

— Что означает понятие телесного миметизма, которое вы активно внедряете?

— Когда я начал преподавать в университете, написал сначала кандидатскую, а потом встал вопрос о докторской, вот как раз и предложил этот термин. Ибо понятие «миметизм» уже есть, его используют давно, но такого соединения не было. Суть в том, что мне как ученику, студенту, учителю все время рассказывали о том, что литература — продукт исключительно духовный. Сомнения относительно этого имел еще в институте. Моя первая диссертация посвящена «Конармии» Исаака Бабеля. Когда я еще студентом ее прочитал, мои стереотипы сломались.

— Почему?

— Потому что Гражданскую войну я видел как что-то очень романтическое. После Бабеля понял, что нет там ничего романтического. Кровь, грязь, жестокость, ужас. Во время написания диссертации мне речь шла о другом, но об этих впечатлениях я не забывал. И как следствие, попытался уже в докторской доказать, что литература — не столько духовный, как телесный продукт, следствие телесных практик. Через опосередующий механизм она представляет определенные вещи, которые выглядят так, потому что попадают в дискурс, в речь. Мы можем кровью забрызгать страницы книги, а как ты кровью забрызгаешь литературу или дискурс? С другой стороны, почему мы так воспринимаем эти вещи? Почему выдуманные глупости превращаются в нечто гораздо более важное, чем реальность? Я в восторге от древнегреческого театра. Только представьте себе: десятки тысяч людей собирались, помогали бедным покупать билеты, выпускали преступников из тюрем — все для того, чтобы посмотреть на нескольких шутов, лицедеев. Даже реальные ветераны войн сидели и млели от того, что что-то случилось с Электрой. Мы говорим о человеке как о существе, которое руководствуется прагматическими мотивами, чтобы иметь комфортную жизнь, но такие вещи в этот прагматизм не вписываются. Так почему человек идет на этот спектакль? Еще и переживает катарсис? А что такое катарсис? Это духовное или телесное переживание?

Я пытаюсь до эстетического содержания литературных произведений дойти через определенные телесные вещи, которые в свою очередь осмысливаю в философских категориях. Обычно телесность ограничивают лишь упоминаниями о частях тела. Но моя докторская посвящена тому, чтобы через определенные философские процедуры доказать, что литературное произведение, прежде всего, предстает на телесности, но это не отменяет его эстетический характер. Самое важное — преодолеть оппозицию высокого духа и мизерного тела, которую ввел еще Картезий (французский философ Рене ДЕКАРТ, 1596 — 1650. — Д. Д.), разделив то, что разделить невозможно. Мой подход, кажется, помогает избежать этого противостояния. И таким образом посмотреть на литературу.

— Легко защитились с такой темой?

— Со второго раза. Вынужден был переделывать, диссертация от этого только выиграла. Защищался в самом на тот момент консервативном, но профессиональном научном совете при Институте литературы, возглавляемом Николаем ЖУЛИНСКИМ. Я смог убедить этих людей, что мои аргументы имеют смысл. Они даже проголосовали единогласно.

— Чем ваш метод отличается от психоанализа?

— Психоаналитический подход касается прежде всего сексуальной сферы. Телесно-миметический метод не строит иерархий, для меня любые телесные формы, наслоения, информация одинаково значимы. Каждое чувство — зрение, слух — это как отдельные части с отдельными функциями, но эти функции могут быть выполнены только в едином теле. Я вижу некоторые вещи другими, если я их еще и слышу при этом. Фильм Мирослава СЛАБОШПИЦКОГО «Племя», кстати, об этом в том числе. Мы его воспринимаем как воспринимаем, потому что там отключена устная речь как один из элементов нашей телесной конфигурации.

УЛЬЯНЕНКО

— Почему Ульяненко?

— Это произошло, когда я искал объект исследования для докторской диссертации. Думал посвятить ее российской постмодернистской литературе. Но когда начал готовиться, то понял, что мне в русской литературе тесно. Поэтому я добавил польских писателей, потому что могу читать в оригинале, взял еще Милорада Павича (сербский прозаик-постмодернист. — Д. Д.) и Милана Кундеру (выдающийся чешско-французский романист. — Д. Д.). Нужно было еще украинских авторов. 2004 года в Ялте открылся книжный магазин «Буква». Зашел туда — огромное количество полок и маленькая этажерка украинской литературы. Первое, что мне с нее попало в руки — издание «Сталінка» и «Дофін Сатани» Ульяненко. Я начал листать, меня тронуло. И затем в исследовании «Украинская литература в контексте телесно-миметического метода» у меня была часть, посвященная Ульяненко. Меня это тронуло, потому что он талантливый писатель. Кроме того, для моего исследования, посвященного телесности, это подходило как нельзя лучше. Но в этом и проблема интерпретаций Олеся. Критики, воспринимавшие литературу с идеологической точки зрения, видели и мистический демонизм, и извращения, а также предательство Украины.

— Это почему?

— Потому что писал об украинском таким образом, в котором он писал. Какие-то скандалы о нем до меня доходили, и я считал, что это совершенно несправедливо. Олесь — талантливый автор, но его невозможно толковать, если не владеешь соответствующим инструментарием. Если смотреть на него с точки зрения моральных императивов, общественной целесообразности, воспитательного потенциала, то происходит то, что происходит: его объявляют порнографом, и Костицкий, председатель Национальной экспертной комиссии Украины по вопросам защиты общественной морали, обосновывает свои нападки тем, что «верит в Бога «, а тексты Ульяненко, мол, аморальны и безбожны. Так украинская литература — это только плач, бунт и кровь или все же содержит безудержный эстетический потенциал?

— Так Ульяненко — это о любви или о смерти?

— Хороший вопрос. Я уже два года живу его текстами. Некоторые произведения изучил чуть ли не наизусть. Если отвечать бегло, то это книги о смерти. Но поскольку мне удалось увидеть несколько больше, как мне кажется, то ответ следующий: это книги о смерти, которые хотят рассказать о любви. Думаю, что Ульяненко, как и любой чувствительный талантливый человек, был поражен тем, что жизнь — такая прекрасная, хрупкая вещь, которая может закончиться в любой момент, а мы эту смерть еще и все время множим и продуцируем. Он не мог понять, почему мы столь глупы и жестоки. Что мы за существа, почему ведем себя таким самоубийственным, алогичным образом? Вот, собственно, что им двигало.

— Ваша книга «Інкубація «Яєць динозавра «,  которая принесла вам Премию имени Панаса Мирного, совсем не похожа на научную монографию.

— Здесь тот случай, когда качество порождает количество. Я написал за 19 дней. Сначала думал писать посты для «Фейсбука». Но вместо этого получалась филология. Писал с большим вдохновением, каждый день по два-три наброска. На одном дыхании, сам от себя не ожидал. Мне интересно исследовать тексты, их смыслы. Поэтому это попытка понять, что я читаю. А в монографии я попытался анализировать произведения писателя не как историк, а как теоретик литературы. В первом томе, который сейчас выходит из печати, — перепрочел каждый роман Ульяненко. Во втором томе я дифференцирую, иду вглубь, в более детальные вещи: поэтику, проблематику, топике. Вы, Дмитрий, кстати, один из немногих, кто почувствовал поэзию его творчества. Это фантастически — ведь большинство пишет о глистах и дерьме. Они почему-то только это увидели в его произведениях.

— Это, мне кажется, сущностный конфликт. Наша литература слишком долго подчинялась великим идеологиям, жила в матрице национально-освободительного романтизма и романтизма вообще как метода.

— Наша культура без этого не может, потому что нация все время пытается завоевать независимость. Как без этого? Просто у  Ульяненко романтика другая. Он любовь или смерть выписывает так, что отрицает эту романтическую традицию. Предлагает другой взгляд.

— Что вы планируете сейчас?

— Дописать вторую часть монографии «Під « Знаком Саваофа», или «Там, де ... «Ульяненко». Я парень быстрый, но она тяжело идет — за три месяца написал только четверть. Захвачу еще следующий год.

А еще одна задача — изучить словацкий.