«Любимая тема – Карпаты. Но с ними нужно иметь контакт...»

Настоящий исполин закарпатской школы живописи, заслуженный художник Украины, ученик легендарного Федора Манайло, одна из доминантых фигур в живописи Закарпатья второй половины ХХ в., талантливый и самобытный художник Иван Илько отметил свое 80-летие открытием ретроспективной выставки «Світку ти мій, Верховино», которая экспонируется в ужгородской художественной «Галерее Илько».

«БОКШАЙ СПАС МЕНЯ ОДНОЙ ФРАЗОЙ...»

— Пан Иван, из тех тысяч полотен, которые вы создали за свою щедрую творческим урожаем жизнь, что вам по душе больше всего?

— Есть два портрета, которые уже много лет постоянно возле меня. Сделаны они еще в 1959 году. Нарисовал я их в Тячеве и принес на областную выставку. Поскольку они не были подписаны, коллега Мальчицкий дал им общее название: «Верховинец». Я едва успел прийти на открытие, а он взволнованно говорит мне: «Иван, иди быстрее туда, тебя ищут». Я поднялся на второй этаж — смотрю стоят Иосиф Бокшай, Федор Манайло, Антон Кашшай, Василий Свида и с ними какой-то незнакомый мне мужчина. Я был в галстуке, с комсомольским значком. Незнакомец, взглянув на меня, крикнул: «Так он еще и комсомолец!» и попер на меня: «Что вы себе позволяете?! Вы советское Закарпатье прославляете верховинцами с торбой! До каких пор вы будете изображать старину, надо было с электропилой, с радио, а вы кого прославляете? И это комсомолец!» Я растерялся и начал срывать работу со стены. А бечевки оказались крепкими. Работу, которая разгневала начальника, не сорвал, зато четыре других — упали. Опять тишина. Потом тот набросился на председателя нашего союза В.Свиду.

Я стою и не знаю, что делать. Понимаю, что один звонок — и мне не позволят не только рисовать — номер на бортовом грузовике написать. Как жить дальше? В это мгновение подходит ко мне И.Бокшай, а он тогда как раз получил звание народного художника и член-корреспондента в Москве — это был неопровержимый авторитет. Незнакомец замолчал. Бокшай и говорит: «Я не знаю, в чем здесь проблема, но это — лучшая работа у нас на выставке». Этой фразой он меня спас. А незнакомец оказался секретарем обкома партии. На том все и закончилось, но на меня уже почти все посматривали косо. С тех пор эти две картины всегда украшают мою мастерскую и являются моими своеобразными творческими оберегами.

— Как складывался ваш путь в искусство?

— В 1957 году, когда учился в Ужгородском художественном училище, моего преподавателя Ф.Манайло практически выбросили из училища. Его заменил Антон Шепа. Он донес до нас новую волну львовской школы живописи, пошло сочетание двух школ, и это дало позитив. Я ходил с ним в горы: у подножия Боржавского хребта мы «открыли» необыкновенные для художественного виденья места — живописные села Мижгирщины Ричку и Тюшку. На моих картинах часто встретите тамошние места. Впервые я попал в Ричку зимой 1959 года, увидел домики под соломой, покрытые снегом, познакомился с ее удивительными людьми.

— В чем эта удивительная особенность Рички?

— В первую очередь — глубокая религиозность и душевность ее жителей. А религиозность — это база всего. Во-вторых, село небольшое, более-менее самодостаточное. У каждого кусок земли, держали они по 20—30 овец, делали гуни, вели натуральное хозяйство. Потом им «обрезали крылья», когда забрали землю. Но селяне наши хитрые — они себе все где-нибудь кусок земли отыщут. Когда хозяин самодостаточный, он сам себя хвалит, и говорит — я хозяин. А это психологически очень важно. Ко мне здесь очень хорошо относились люди. Здесь я перенес на полотно портреты многих верховинских старожилов. Я знал что эти люди уйдут — и больше таких не будет. Это — целое поколение, наша история.

«ОТЦУ ГОВОРИЛИ: НЕ ВОЗВРАЩАЙСЯ ДОМОЙ. НО ОН БЫЛ ПРЕИСПОЛНЕН ПАТРИОТИЗМА»

— История, которая уже живет в воспоминаниях вашего поколения и ваших картинах. А разве ваша семья не была типичной для Верховины?

— И у нашей семьи была сельская жизнь. Правда, у нас река регулярно смывала прибрежные плодородные земли — остался один песок. Ильки были довольно богатыми, дед был бировом села, прадед также. Отца я впервые увидел, когда мне было 7 лет. Он поехал на заработки во Францию, 16 лет работал на шахтах, зарабатывал неплохие деньги и посылал нам. Мама построила дом, хлев, купила землю, потому что евреи в 1942-1943 годах массово ее продавали. С тех пор как себя помню — был при обязанностях: ухаживал за цыплятами, ягнятами. Я воспитан в обязанностях.

Отец дал о себе знать в 1945 году — он был кассиром репатриального комитета СССР во Франции, имел билет коммуниста, подписанный Морисом Торезом, удостоверение участника Национального фронта Франции, получал пенсию как участник движения Сопротивления Франции. Там ему говорили: не возвращайтесь домой, там нищета, разруха. Но он был преисполнен патриотизма.

До 1948 года, пока у людей не забирали землю, жилось более-менее нормально. Дальше жизнь ухудшилась — когда выбирали председателя колхоза, он заявил: «Люди добрые, да этот только кур крал!» Конечно, его не послушали, а у нас позже забрали все, что только можно было. Нам даже негде было картошку посадить. Оставили одну корову. Когда забирали коз, у нас Биля была — я ухватился за нее, кричу — не дам! Так люди, которые забирали, все-таки оставили ее. Потом она нас выручила.

Отец долгое время не имел работы. Потом его взяли на строительство моста, поскольку он был мастером на все руки. Зарплату платили малую, но давали 25 кг кукурузной муки. Это было неоценимо, потому что у нас месяц было из чего варить токан. Отец привез из Франции парикмахерскую машинку и стриг односельчан, подрабатывая и на этом. Я тоже уже в 9 лет умел стричь. Отец под канадку не умел делать, а я умел. Так ко мне уже и женихи приходили...

«ПОРТФЕЛЬ ДЕНЕГ ЗА ПОРТРЕТЫ ВОЖДЕЙ»

— Почему вы пошли учиться на художника?

— В селе был большой праздник, когда раз в неделю или два приезжала кинопередвижка. В клубе я помогал родственнику писать плакаты, в школе рисовал стенгазеты. Потом в селах пошла мода — над кроватями рисовали цветы. Я купил обойную бумагу и на всю ширину рисовал розы. Женщины приходили даже из соседних сел и покупали. Мне это очень нравилось! Когда поступал в Ужгородское художественное училище в 1952 году, на вступительном экзамене по композиции нарисовал свои розы...

Времена были тяжелыми, у меня рост был 194 см, и я постоянно голодал. Купить поесть было невозможно. Каждый день шел в шесть утра в очередь за хлебом, иногда ждал до12 часов. В магазине стояли бочки с килькой — набирал килограмм, приносил в общежитие. Хлеб делили на всех — был квасной-квасной, а килька соленая-пресоленая. Чувство сытости держалось.. с час. Позже я получил неплохой заработок — Ф.Манайло делал акварельные эскизы для театра, а меня взял рисовать в натуре.

— Чем занимались по окончании художественного училища?

— В 1957 году я приехал в Межгорье и начал учительствовать: преподавал рисование, черчение. Учил черчению будущего Шевченковского лауреата, поэта Петра Скунца. Потом дали мне вести и уроки истории. Я преподавал ученикам материал, как понимал сам, говорил о Ренессансе. Где-то на третий урок пришел завуч Бардаков, а потом вызвал на педсовет. Там Бардаков «прошелся» по мне — Ренессанс, пропаганда религии... Оставили мне черчение и уроки труда, остальное забрали. Я уже прожить на это не мог, задолжал за квартиру, купить еду было не за что. Едва наскреб денег, чтобы вернуться домой.

Перед Пасхой мама дала мне 10 рублей и приказала ехать в Тячив купить какие-то продукты. В Тячеве я встретил своего однокурсника из Буштына Василия Костя. Он говорит: «Иван, тебя мне Бог послал» и привел во двор мастерской. А там — 10 полотен, которые к Первомаю надо оформить. Я взял краску, сделал колорит, привязал на палку кисточку — и стал рисовать... Ленина. Уже бороду закончил, берусь за галстук, слышу за моей спиной какой-то шум. Оглянулся и вижу — начальство смотрит на мою работу. Потом самый главный из них спрашивает: «А вы имеете разрешение рисовать портреты вождей»? Я говорю, что у меня экзамены принимала государственная комиссия, по предмету «портрет» получил отличную оценку и считаю, что это дает мне право рисовать портреты. Согласились...

Работа закипела — нарисовал портреты Энгельса, Маркса и Ленина. Через неделю из села приехал отец искать меня, потому что я не сообщил, что работаю в Тячеве. Когда пришло время расчета за работу, я вынужден был покупать портфель, потому что не было в чем донести деньги домой в Дулово. Купил все, что нужно было домой на Пасху, а портфель с деньгами положил на лавку. Приходят отец с матерью, а я раскладываю деньги. Отец смотрит на это подозрительно и говорит: «Я мир прошел и знаю, что за 10 дней такие деньги заработать невозможно. Идем в Тячев и я разберусь, откуда у тебя такие деньги». Пришли мы в мастерскую, отец молча открыл перед хлопцами портфель. А Василий ему говорит: «Мы понимаем, что Иван заработал больше денег, но это он настоял на том, чтобы деньги были разделены поровну между нами. Но если вы против, мы разницу вернем Ивану». От услышанного отец растерялся.

«ПРОФИ ДОЛЖЕН ЗНАТЬ ВСЕ И ДЕЛАТЬ ТОГДА, КОГДА НУЖНО»

— Как складывалась судьба, когда вы переехали в Ужгород?

— Я не хотел ехать. Построил в Бедевле двухэтажный дом, шикарную мастерскую. Отсюда ровно 60 км до Рахова, Усть-Черной, Колочавы, Межгорья — это моя стихия! На то время я уже оформил Тячевский дом культуры, в Трускавце выполнил большую работу в санатории «Советское Прикарпатье», большой клуб, в Крыму работал несколько лет.

А в Ужгороде начался ад, который тянется до сих пор. Не восприняли меня здесь коллеги. Началось с того, что, будучи ответственным за художественное оформление гостиницы «Закарпатье» убедил Юрия Ильницкого, чтобы в комнаты гостиницы закупить картины закарпатских художников, а не зарубежных. Но пошло так, что у одного художника закупили больше картин, а у другого меньше. И я стал «врагом» для многих. Интриги достигли такого уровня, что меня уволили с должности главного художника областного Художфонда по КзОТу, как... профессионально непригодного. Представьте себе, я еще 1,5 года был членом Республиканского художественного совета, а в Ужгороде был профнепригодным. Тяжело это переживал. Но рисовать не переставал, любимые уголки родных Карпат переносил на полотно.

— Сегодня «Галерея Илько» является лучшим современным выставочным залом Ужгорода. Как родилась ее идея?

— Идея принадлежит моему сыну Михаилу. Он принимал участие в реконструкции «Украинского дома», был креативным директором конкурса Евровиденье в Киеве, потом в Баку провел конкурс Евровиденье. А идея открытия галереи... Сначала хотели Михаилу сделать пристанище, куда бы он приезжал с семьей в Ужгород. Потом эта идея приобрела очертания галереи. Мы работаем уже 5 лет. Открытие галереи состоялось одновременно с моей персональной выставкой к 75-летию. Впоследствии устроили знаковые выставки Павла Бедзира, Тиберия Сильваши, Василия Бецы, известного парижского художника Виктора Вазерели, словацкого художника Николая Федьковича, Павла Керестея из Мюнхена, львовянина Олекси Новакивского. Параллельно проводим активную концертную деятельность.

— Насколько художник зависим в своем творчестве от вдохновения?

— Я очень скептически отношусь к тому, кто говорит: вчера у меня вдохновение было, а сегодня нет. Не верю я в это! В моем понимании есть две вещи: любительство и профессионализм. Профи должен знать все и делать тогда, когда нужно. Есть работа, которую нужно выполнить, какая — не суть важно. Посмотрите на мои работы — они сделаны благодаря знанию и профессионализму.

А любимая тема — Карпаты. И не суть важно, камень это, речей или деревья. Я рисовал со многими известными художниками — Яблонской, Глущенко. Они Карпат просто боялись, если контакта нет — какое рисование может быть?

Я не случайно назвал выставку «Світку ти мій, Верховино». Это — моя тема. Потому что кроме меня, моего дядю, отца Шугая — никто не нарисовал. Я делаю это не потому, что оно мне нравится или нет, а потому, что обязан это сделать. Карпаты  всегда были «проходным двором»: даки, кельты, готы...  И только небольшая часть людей спаслась высоко в горах. Небольшая группа нашего народа залезла в дебри, расчистила поля, построила дома, возвела храмы, на протяжении тысячелетий сумела сохранить свой материнский язык, самобытную культуру. Мои предки передали мне генетическую память, а Бог — возможность рисовать  и обязательство отблагодарить за этот дар, за то, что я причастен к этому этносу. Что я и делаю на протяжении всей своей жизни.