Забытый профессор

Исполнилось двести лет со дня рождения Владимира Францевича Цыха (1805—1837) — талантливого историка и педагога, профессора Харьковского университета, а затем ректора Киевского университета. Прожил он до обидного мало: 32 года. Интересно, что 200-летие со дня рождения Владимира Цыха удивительным образом совпало с 200-летием Харьковского университета и 200-летием Екатеринославской гимназии...

Это было в конце 1833 года. Николай Гоголь загорается мечтой навсегда оставить Петербург с неподходящим ему климатом и переехать на Украину, занять кафедру всеобщей истории в Киевском университете Св. Владимира, который открывался летом 1834 года. Ему оказывают поддержку Пушкин и Жуковский. Но Гоголь так и не получил ожидаемого назначения: предпочтение отдали старшему на четыре года Владимиру Цыху, выпускнику Екатеринославской гимназии. Судьбе также было угодно, чтобы он стал и ректором Киевского университета. Однако вы напрасно будете рыться в современных энциклопедиях в поисках этого имени: оно забыто. И незаслуженно. Поэтому стоит о нем рассказать.

Тем временем Гоголь был вынужден остаться в северной столице и был назначен адъюнкт- профессором всеобщей истории в Петербургском университете. По воспоминаниям одного из студентов Н. Иваницкого, лекции Гоголя, посвященные Средневековью, были очень неровными: поначалу он прочел блестящую лекцию «О характере истории средних веков». А вот последующие, наоборот, вышли вялые, безжизненные и сбивчивые. Затем, когда Гоголь пригласил на свои чтения Пушкина и Жуковского, лекции вновь оказались образцовыми — блестящими и поэтичными. И вновь их сменили сухие и нудные выступления. «Какими-то сонными глазами смотрел он на минувшие столетия и отжившие племена...»

Быть может хорошо, что Гоголь порвал с университетской карьерой и целиком отдался литературе?..

Кто же такой Владимир Цых, ставший невольным конкурентом Гоголя? Владимир Францевич Цых появился на свет в 1805 году в Харьковской губернии. Православный, сын майора. Как добавлял Д. П. Хрущев, по происхождению Цых был сербом. Но здесь у историков нет единодушия. Умерший в Америке украинский историк Александр Оглоблин, автор капитального труда «Люди старой Украины», несколько по-иному определял этнические корни Цыха.

В очерке об Андрее Леванидове, бывшем в 1796—1797 годах генерал-губернатором Харьковского и Воронежского наместничеств, Оглоблин сообщает: Леванидов завел в Харьковском казенном училище вокальную музыку. Капельмейстером там был известный украинский композитор Артем Ведель. А вот инструментальной музыкой дирижировал Яков Цых из Венгрии. Оглоблин предполагает, что он был закарпатским украинцем, отцом профессора всемирной истории Харьковского университета А.Я. Цыха. И Веделя, и Якова Цыха Леванидов привез с собою в Харьков. Эта версия любопытна. Но... инициалы нашего Цыха отчего-то не совпадают с теми, которые дает Оглоблин.

Более достоверной выглядит следующая информация об отце Цыха. 22 декабря 1811 года появился указ Александра I о заведении в Черноморском казачьем войске духовой музыки (оркестра) из 24 музыкантов. Именно от этого коллектива ведет свое родословие замечательный современный Кубанский казачий хор. 21 января 1812 года первым капельмейстером войскового музыкантского хора стал отставной майор Франц Антонович Цых. Он согласно договору получал две тысячи рублей жалованья и обязывался довести войсковых музыкантов «до хорошего познания в музыке». 8 марта того же года Франц Цых прибыл на Кубань — в Екатеринодар. Следует предположить, что с ним приехала и его семья, в том числе и семилетний сын Володя.

Когда Владимир Цых появился в Екатеринославе — доподлинно неизвестно. Знаем лишь, что в 1822-м Владимир Францевич заканчивает Екатеринославскую гимназию. Она, кстати, была ровесницей Харьковского университета — год основания и там, и там — 1805-й. Так что отмечаем ныне 200 лет и гимназии, и университету — первому на Украине в составе Российской империи. А Екатеринославская классическая мужская гимназия, кстати, старше Киевской на несколько лет. В 1911-м, на второй день после убийства Столыпина в Киеве, Николай II поехал на праздник столетия Киевской гимназии. А юбилей Екатеринославской гимназии пришелся на 1905 год — тоже неудачный: революция происходила. Посему перенесли празднества на 1908-й. Тогда же, в 1908-м, вышло юбилейное издание «Столетие Екатеринославской классической гимназии. Краткий исторический очерк. Составил преподаватель гимназии Ф. Локоть». Так вот в этом издании умудрились дважды переврать фамилию Цыха. Один раз он фигурирует, как Чих, а другой — как Чиж...

Итак, окончив Екатеринославскую гимназию, Владимир Цых в том же 1822 году поступает в «своекоштные» студенты Харьковского университета по словесному факультету. Что такое «своекоштный» студент, надеюсь, объяснять современному читателю не надо: если у нас при социализме все были «казеннокоштными» студентами, то ныне «своекоштных» более чем достаточно...

Если вы думаете, что двести лет назад студенту было легче учиться, чем теперь, то вы крупно ошибаетесь. Студенту-словеснику необходимо было прослушать лекции по русской, французской и немецкой словесности, греческому, латинскому и английскому языках, логике, математике, физике, политической экономии, естественному праву, российской истории, географии, статистике, всеобщей истории, теоретической и практической философии, всеобщей географии, педагогике, рисованию... Рисование, кстати, именовалось «приятными искусствами». Сейчас к приятным отнесли бы компьютер.

Работы и дарование В.Ф. Цыха обратили на него внимание еще на студенческой скамье. Ежегодно в конце учебного года проходили «торжественные акты». И вот ему, студенту, позволяют два года подряд — 30 июня 1824 и 1825 годов выступать с речами. Во второй раз он читает речь на латинском языке «О поэзии римской». Еще будучи студентом печатается в «Украинском журнале», издававшемся в 1824–1825 годах Харьковским университетом. Редактором его был назначен П. Гулак-Артемовский, ставший позднее ректором этого вуза. Цых успеет напечатать здесь несколько статей по римской истории и статью «Несколько слов о величии духа» (1825).

Среди научных и литературных кругов «Украинский журнал» имел репутацию лучшего в то время научного органа. Но величие духа оказалось не ко двору. В том же 1825-м журнал прекратил свое недолгое существование. Реакция расправляла над страной свои крылья. Почетным членом Харьковского университета становится хорошо известный в российской истории граф Алексей Андреевич Аракчеев. Вот уж поистине: решили фельдфебеля в Вольтеры дать...

В 1825 году Владимир Цых получает в университете степень кандидата. И здесь же проявил характер: отказался ехать в Дерпт (ныне — г. Тарту в Эстонии) для вступления в профессорский институт. А почему Цых отказался ехать в Дерпт? Не из-за того ли, чего и Гоголь стремился на юг? Потому что Дерпт — это север, это почти Петербург. Когда Гоголь после Италии попадет в Швейцарию, она покажется ему Олонецкой губернией (тоже севером, так когда-то называли Карелию).

Поэтому при Харьковском университете Цыха не оставляют. В том же 1825-м его назначают старшим учителем истории в Харьковском институте благородных девиц. Однако талант, если он имеется, всегда будет замечен. Уже в 1831 году Владимира Францевича как «человека, достойного сего звания» пригласили преподавать всеобщую историю в Харьковском университете. Одновременно он был определен, правда, и инспектором классов в институте, но как человек, глубоко преданный науке, оставил в 1832 году эту должность.

Все свои силы молодой историк сосредоточил на научных занятиях — они и привели его к защите диссертации в 1833 году на степень магистра всеобщей истории. Он получает звание адъюнкта — так до революции называли в России помощников профессоров.

Цыха называли благороднейшим человеком. По свидетельству попечителя Киевского учебного округа Егора Федоровича фон Брадке, в Харькове Цыха ненавидели и доставляли ему неприятности за его, строгое отношение к жизни. Там в короткое время сменилось три попечителя, из которых «первый и последний были очень привержены к церкви, а второй явно безбожничал. Преподаватели меняли свои убеждения сообразно убеждению начальников. Это так подействовало на Цыха, что он стал решительно презирать человечество и пришел к убеждению, что все люди льстецы и притворщики».

О стремительности разбега молодого ученого свидетельствует тот факт, что, его, как крупную научную силу, уже в следующем, 1834 году, приглашают на кафедру всеобщей истории в открывавшийся тогда Киевский университет. Вот тогда В.Ф. Цыха и предпочли Н.В. Гоголю. Бедный Гоголь! Простудившись, он пишет 23 декабря 1833 года Пушкину: «Я решился однако ж не зевать и вместо словесных представлений набросать мои мысли и план преподавания на бумагу». Он забрасывает все и из- под его пера выходит «План преподавания всеобщей истории», сочиненный с целью подкрепить свое ходатайство о месте профессора кафедры всеобщей истории Киевского университета. Статью он представил тогдашнему управляющему министерством народного просвещения С.С. Уварову. Тот дал добро, и гоголевский «План...» напечатали в «Журнале министерства народного просвещения» в 1834-м. С небольшими изменениями и под новым названием — «О преподавании всеобщей истории» — эта работа вошла в сборник Гоголя «Арабески», увидевший свет в Петербурге в 1835 году.

Ах, как хотелось в Киев! Из того же письма Гоголя Пушкину:

«Во мне живет уверенность, что если я дождусь прочитать план мой, то в глазах Уварова он меня отличит от толпы вялых профессоров, которыми набиты университеты.

Я восхищаюсь заранее, когда воображу, как закипят труды мои в Киеве. Там и выгружу из- под спуда многие вещи, из которых я еще не все читал вам. Там кончу я историю Украины и юга России и напишу Всеобщую историю, которой, в настоящем виде ее, до сих пор, к сожалению, не только на Руси, но даже и в Европе нет. А сколько соберу там преданий, поверьев, песен и проч.! Кстати, ко мне пишет Максимович, что он хочет оставить Московский университет и ехать в Киевский. Ему вреден климат... Если бы Погодин не обзавелся домом, я бы уговорил его проситься в Киев. Как занимательными можно сделать университетские записки; сколько можно поместить подробностей совершенно новых о самом крае! Порадуйтесь находке: я достал летопись без конца, без начала, об Украине, писанную, по всем признакам, в конце XVII века».

Мечты, мечты! Большинству из этих планов Гоголя не суждено было осуществиться. Уваров дал добро на печатание его «Плана...», а согласия на его «трудоустройство» в Киеве не дал. У Пушкина к середине 1834 года испортились отношения с Уваровым, а на Пушкина была вся надежда.

Впрочем, не только на Пушкина. 4 мая 1834 года накануне открытия Киевского университета Михаила Максимовича по его горячему желанию назначают ординарным профессором университета св. Владимира и одновременно деканом 1-го отделения философского факультета. Максимович станет и первым ректором Киевского университета. В это же время Гоголь пишет и Максимовичу: «Слушай, сослужи службу: когда будешь писать киевскому попечителю Брадке, намекни ему о мне вот каким образом: что вы бы дескать хорошо сделали, если бы залучили в университет Гоголя, что ты не знаешь никого, кто бы имел такие глубокие исторические сведения, и так бы владел языком преподавания».

Но Гоголю не удалось получить профессорство в Киеве и он писал Погодину: «На предложение твое об адъюнктстве, я вот что скажу тебе: Я недавно только просился профессором в Киев, потому что здоровье мое требует этого непременно, также и труды мои. Вот чем можно извинить мне искание профессорства, которое если бы не у нас на Руси, то было бы самое благородное звание. Прося профессорства в Киеве, я обеспечиваю тем себя совершенно в моих нуждах больших и малых, но взявши московского адъюнкта, я не буду сыт, да и климат у вас в Москве ничуть не лучше нашего чухонского петербургского. Итак, ты видишь физически невозможным мое перемещение. Впрочем, в июле месяце я постараюсь побывать в Москве и мы потолкуем о том и о сем. Весьма рад, что тебе понравились мои статьи. Ты говоришь о Цыхе, что это за Цых? Откуда он и как он взялся? Я имени его еще нигде не встречал в литературном мире».

А Цых в это время писал Погодину: «Назад тому месяца два, попечитель Киевскаго округа предложил мне место в новом университете Св. Владимира. Я отвечал ему, что принял бы это предложение, если бы министру угодно было перевести меня туда экстраординарным профессором с жалованьем по новому уставу. Жду ответа; его нет; еще жду и все нет. Черт же вас возьми, подумал я, и забыл об этом. Как вдруг... призывает меня граф Панин и показывает бумагу к нему от министра, в которой его превосходительство пишет, что по представлению г. Попечителя Киевского учебного округа, он утверждает меня в звании экстраординарного профессора по части всеобщей истории при университете Св. Владимира. «Вот те и на! Не изменник ли вы?» — сказал мне Граф. Что делать, ваше сиятельство, отвечал я, рыба ищет где глубже, а человек, где лучше...»

Тем временем бедный Гоголь раздраженно пишет своему другу Михаилу Максимовичу, которому предстояло стать первым ректором открывающегося Киевского университета:

«Что ты мне пишешь про Цыха? Разве есть какое-нибудь официальное об этом известие? Министр (Уваров. — Н.Ч. ) мне обещал непременно это место и требовал даже, чтоб я сейчас подавал просьбу, но я останавливаюсь затем, что мне дают только адъюнкта, уверяя впрочем, что через год непременно сделают ординарным (профессором. — Н.Ч. )».

Гоголя не один месяц продолжает волновать эта тема. В письме от 8 июня 1834-го из Петербурга тому же Максимовичу, когда до открытия университета оставалось меньше месяца, Николай Васильевич не может скрыть досады:

«Что касается до моих обстоятельств, то я сам, хоть убей, не могу понять их. За меня просили Дашков, Блудов; Сергей Семенович (министр Уваров. — Н. Ч. ) сам также, кажется, благоволит ко мне и очень доволен моими статьями. Кажется, какой сильный авторитет! Если бы какие особые препятствия преграждали мне путь, но их нет! Я имею чин коллежского асессора, не новичок, потому что занимался довольно преподаванием... и при всем том я не могу понять: слышу уверения, ласки и больше ничего! Черт возьми! Они воображают, что у меня не достанет духу плюнуть на все. Я не могу также понять Брадке (попечителя Киевского учебного округа. — Н. Ч. ): давши слово Жуковскому ожидать меня даже целый год и не отдавать никому кафедры всеобщей истории и через месяц отдать ее Цыху! Это досадно, право, досадно! Потому что мне нужно, очень нужно мое здоровье; мое занятие, мое упрямство требует этого».

Гоголь чувствует, что его «подставили» все. Но повлиять на ситуацию уже не в состоянии... Но как нам по-человечески ни жаль великого писателя, видимо все же в профессиональном отношении, выбор кандидатуры Цыха был удачнее. В конце концов для того и существовали (и существуют по сию пору) конкурсы в вузах, чтобы выбирать из нескольких претендентов и отдать предпочтение лучшему. Гоголь же наивно рассчитывал на протекцию, на больших заступников.

Но ведь и Цых был большой умница! Цитировавшееся выше его письмо к М. Погодину демонстрирует факт знакомства Цыха с известным российским политиком рубежа XVIII — XIX веков — графом Паниным. Но не только. Из этого письма мы видим, каким великим эрудитом был Цых, скольких европейских историков проштудировал он и о каждом имел собственное мнение. Вот это письмо:

«Вы жалуетесь на иностранных историков. Согласен с вами совершенно. Заслуги их de Historia, сколько не велики они, — частные. Общего философского взгляда на Историю, общего философско-исторического творения, которое бы обнимало всеобщую внутреннюю жизнь народов и было расположено по одной общей идее — еще нет, и, может быть, долго не будет. Ценность всех лучших исторических творений есть только частная, относительная; всякая из них имеет только одну хорошую сторону. Гизо есть не что иное, как отличный аnаliseur (аналитик) исторических фактов, и то средней истории, особенно французской. Барант начинал свое, впрочем, весьма интересное творение старинными поговорками, письмами, схоластическими речами. Он представил описываемый им век довольно верно, но не составил из происшествий его живой, разительной, воодушевленной картины с современными красками, как ему хотелось. Без Тьери мы не знали бы из каких элементов составился народ английский, французский, прованский и шотландский; сверх того, я, читая его, чувствую какое-то тихое, нежное, сладкое удовольствие, а одно место его, где он говорит, помнится мне, о страсти жителей Валисса (Уэльса) к музыке и поэзии, извлекло у меня слезы, но вот и все достоинство Тьери. Робертсон тих, плавен, здравомыслящ, спокоен, сохраняет все достоинства политического историка. Это настоящий этик между новыми историками. Его история Америки для меня в высочайшей степени интересна, а в «Истории Карла V» сумасшествие Иоанна, удаление в монастырь Карла и разные другие описания трогают до глубины сердца. Но Робертсон ни крошки не философ, Гиббон красив, столь красив, что я отдаю ему преимущество в этом отношении пред Титом Ливнем. За что ценят так высоко Юма, не знаю. Галлам помешан на одних конституциях — и только. Сверх того у него не ищи системы, в этом он еще перещеголял Крейцера. У Нибура почти нет положительных доказательств; но что утверждает он, тому нельзя не верить, по крайней мере я верю ему совершенно. Шиллер хороший историк, особенно в Тридцатилетней своей войне. Светлый беспристрастный, систематический, меткий, ученый до бесконечности ум Герена много-много сделал пользы древней истории и даже новой; но Герен также не довольно философ. Гердер исполин-историк. Наша братия должна снимать колпак, произнося это имя, как делал когда-то Невтон (Ньютон. — В.Ч. ), произнося имя Божие. То, что говорит Гердер о всяком народе в особенности, высоко, божественно, чудесно; но все же и в Гердере, в сочинении его нет внутренней связи в связи различных народов, нет единства, нет общей идеи. Мишле, кто что ни говори о нем, есть ничто иное как шарлатан: что хорошего в нем, то целиком, живьем взято из Нибура; а где является он как самостоятельный автор, там он просто смешон, у него пылкое воображение и много чувства, но ученость его недалека, а ум неглубок. Приехавши в Харьков, я с жадностью бросился на его сочинения, но очарование мое совершенно исчезло, когда прочел сотни две страниц. Ох этот Лео, проклятый Лео! Если б вы знали как я ненавижу его. Сисмонди чертовски учен, но отстал от всех; кроме отличной разработки фактов и свода летописей да плавного, местами сильного рассказа, ничего у него нет особенного. Мишо также дьявольски учен, но ужасно пошлый. То-ли надеялся я найти в его «Крестных походах». Наконец «История европейских государств», изданная Герреном и Укертом, с позволения вашего, уж так и быть, хоть даже прибейте меня, отвратительна, несносна! О других историках и говорить нечего. Наш век действительно такой, что от него надобно ожидать чего-нибудь окончательного в деле совершенствования Истории, как науки. Если я обнаружил свое невежество в дерзком своем суждении об историках, то простите меня и никому не показывайте. Я пишу это к человеку, которого имею честь почитать своим хорошо знакомым почтенным приятелем. В публику я не выехал бы столь смело. Пишу по своему собственному убеждению».

5 июля 1834 года, после университетского акта, Максимович выехал из Москвы и 13 июля увидел Киев. В тот же день был уже в университетском заседании, и в тот же день попечитель Киевского учебного округа фон Брадке возложил на него исполнение обязанностей ректора. 15 июля с участием Владимира Цыха, также выступившего с блестящей речью, происходило открытие Университета св. Владимира, отметившего недавно свое 170-летие. Торжество это описал сам Максимович в своем письме к Погодину. «В качестве новоприезжего из Москвы ректора, — писал он, — сидел я у кафедры, с которой звучала латинская речь профессора Якубовича; а сидевший возле меня граф Протасов нашептывал мне изредка свои замечания о ней. С любопытством глядел я на многочисленную, парадную публику, из четырех губерний собранную. Во главе ее был митрополит Евгений, благословивший открытие нового всеучилища. Как он прекрасен был в своей величавой простоте. Об руку с ним красовался ближайший друг его в Киеве, престарелый герой двенадцатого года, фельдмаршал Сакен. Им обоим подносил я дипломы на звание первых почетных членов новорожденного Университета».

Владимиру Цыху перевод из Харькова в Киев, как он и предполагал, дал звание экстраординарного профессора. Его деятельность в этой должности стала одной из ярких, хотя и кратких страниц истории университета Св. Владимира, считает его биограф А. С. Вязикин. Если в Харькове Цых не нес никаких «нагрузок» по университету (его лишь раз командировали в 1833 году в ненавистный ему Дерпт сопровождать студентов, отправленных советом вуза для поступления в профессорский университет), то в Киеве, как декану, а затем как проректору и, наконец, как ректору, ему пришлось взвалить на себя большой груз. Может, это и надорвало его.

Еще первые студенческие работы Цыха продемонстрировали хорошее знание латинского языка, литературные навыки, научную подготовку. Однако несравненно важнее были, конечно, его более крупные работы. Его магистерский труд «О способе преподавания истории» вышел отдельным изданием в Харькове в 1835 году. Любопытно: в том же году (помните?) Гоголь включает свое произведение «О преподавании всеобщей истории» в сборник «Арабески». Случайно ли это? И посмотрите на названия — они почти одинаковы. Может, продолжалось некое научное состязание Гоголя и Цыха?

Гоголь напечатался в 1834-м в «Журнале министерства народного просвещения». А в 1835-м там же печатается Цых со статьей «Об эллинско-македонском периоде». И хотя наследие Владимира Францевича невелико, в нем особо выделяется речь «О цели и пользе высших учебных заведений». Она была произнесена им в торжественный день открытия 15 июля 1834 года Императорского университета Св. Владимира. Записки и речи, читанные на открытии университета, будут изданы в Киеве в 1840 году — вот только ректор уже не увидит этой книги. Не доживет до ее издания...

Считается, что В.Ф. Цых представлял выдающегося работника — самостоятельного, добросовестного, с широким пониманием истории. Был у него еще один талант, которым наделены далеко не все педагоги, — редкое умение передавать другим свои знания. Правда, угодить всем тяжело. Известный украинский историк Николай Костомаров, закончивший Харьковский университет, слушал лекции Цыха и дал такой отзыв: «Осенью 1833 г. он читал древнюю историю по Геерену и почти не прибавлял к ней ничего своего...» Другие же слушатели оставили о его преподавании, наоборот, восторженные отзывы. Г-н Н., имевший возможность сравнить Цыха, слушая его, к сожалению, не более года, с его предшественником, пишет: «Только со вступлением на кафедру Цыха поняли мы истинное научное значение истории. Даровитый профессор, увлекая слушателей своими лекциями, знакомил нас с трудами и исследованиями современных писателей — Геерена, Гердера, Нибура, Паллама, Тьери, Гизо и других. С ясностью и отчетливостью, хотя ярко и сжато, излагал он фактическую часть истории, но в то же время со всею полнотою и подробностью следил за развитием внутренней жизни народов, их общественного быта и цивилизации». Даже будучи уже преподавателем истории, г-н Н. пользовался его лекциями, доставая их у студентов, которые весьма тщательно их записывали и потом исправляли под руководством самого профессора». Эту длинную цитату мы взяли из юбилейного издания «Историко- филологический факультет Харьковского университета за первые сто лет его существования (1805 — 1905)». Упомянутые записки Цыха не дошли до нас и потому ныне нет возможности оценить самостоятельность Цыха как преподавателя (в чем упрекнул его Костомаров).

«Это был в полном смысле европейский профессор по глубине своих познаний, мастерскому изложению лекций и удивительной памяти — он читал всегда без тетради». А Д.П. Хрущев также отмечал, что «любимец наш» В.Ф. Цых, «приходя в аудиторию, никогда не всходил на кафедру, а говорил лекции наизусть, ходя взад и вперед, и беспрестанно нюхая табак, коим к концу лекции была запылена вся передняя часть его панталон». В своих воспоминаниях студенты Цыха были единодушны: все в один голос говорят о его любви к молодежи, сердечном отношении, взаимно установившемся между обеими сторонами, о живой и глубокой признательности, которую к нему питали спустя даже много лет. Окруженный всеобщим уважением и славой ученого, В.Ф. Цых производил на студентов глубокое и благородное воздействие.

В его лице, отмечали современники, сочетались все качества, необходимые для университетского преподавателя. Он был хотя и начинающим, но первым выдающимся представителем кафедры всеобщей истории после открытия в 1805 году Харьковского университета.

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, изданный сто лет назад в Петербурге, также дает высокую оценку Цыху как преподавателю: «в короткое время успел приобрести сильное влияние; свои чтения излагал с мастерством оратора, стройно и систематически, всегда по новейшим исследованиям; первый употреблял строгий критический метод, придавал наибольшее значение внутренней истории». Тот же словарь называет «блестящей» речь Цыха на открытии Киевского университета.

Владимир Цых назначался проректором, а 1 декабря 1836 года избран ректором Киевского университета. Можно только догадываться, каких бы еще высот достиг молодой ректор Киевского университета. То, что он оставил мало научных трудов, объяснялось его молодым возрастом и обилием административных дел по обустройству университета. Но смерть не разбирает чина. Владимир Францевич умирает очень рано — 19 апреля 1837 года, имея лишь 32 года.

А Гоголь в 1837-м был уже за границей. Там оплакал смерть Пушкина. В далекой Италии сам едва не умер с голоду, но, получив через Жуковского от императора Николая I пособие в пять тысяч рублей, на крыльях летел в Италию из Швейцарии. «Если бы вы знали, с какою радостью я бросил Швейцарию и полетел в мою душеньку, в мою красавицу Италию. Она моя. Никто в мире ее не отнимет у меня! Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр — все это мне снилось. Я проснулся на родине...» (из письма Гоголя Жуковскому из Рима 30 октября 1837 года).

Дитя Юга, он таки вырвался из Петербурга...

И в Киевском университете под сапогом его благодетеля Николая I он тоже не прижился бы. Ведь родина его — Италия...