Василь СТЕФАНИК: невыносимая борьба на поле Духа-4

Продолжение. Начало читайте «День» №3-4, 5-6, 7-8
    Творческие муки истощают дух новеллиста, неутолимая потребность как можно выразительнее передать образным словом скорбь, думы, переживания, отчаяние и страдания сельского человека усиливают и драматизируют внутреннюю борьбу писателя с собой.

Как писатель, Василь Стефаник часто находится в состоянии отчаяния, а то и упадка, даже пытается высказать упреки самому Богу:

«Боже, ти прокляв мене, бо-ось наказав з моєї душі зробити кузню і кувати в ній чистий метал люцкого слова і єго любови. А ти, великий кровопійце, не зважаєш на то, що в тій кузні ллється піт і кусні руди в ній лишаються і чорною саджею вона присідає». (1, 2, 341)

В то же время писатель и благодарит Господа за дар творения, за счастье жить на этой земле и наслаждаться утренней росой, ясным ласковым солнышком, подрастающими сыновьями, внуками, правнуками — «най їх Бог благословить з їх надіями».

И хотя Стефаник, часто испытывая нервные расстройства («Я такий слабий, такий хорий, що міліони жовтих коліс з очей викидаю і паду до землі» (1,2, 172), решается искать истоки своих творческих мучений в воле Господа, однако он осознает, что Бог заковал его в собственную душу и опустошает ее творческим выгоранием ради величественной цели — создания «могучого світа духа» (1,2, 341)

И этот духовный мир Василя Стефаника широкий, распространенный на национальное и мировое культурно-духовное пространство. «Силой творческого воображения автор расширял географические и исторические границы покутского села до бесконечности, и за его конкретными очертаниями просматривались метафизические измерения. Ведь в крестьянстве он видел ту силу, которая вопреки самым ужасным обстоятельствам сумела отстоять себя, сберечь свое национальное и духовное лицо и тем самым спасти украинскую нацию от гибели» (1,1, 654) — обобщает автор статьи «Метафизика крови» профессор Роман Пихманец.

Василь Стефаник осознает, верит, что все в человеческой жизни определяет высший закон — фатум. Как знать, к какой из богинь судьбы Мойр — этих трех сестер, по Гомеру, плетущих нити человеческой судьбы, мысленно склонялся Василь Стефаник, считая, что его жизнь предопределена судьбой и все события, которые будут с ним происходить на протяжении земной жизни, неотвратимы, неизбежны. Возможно, к богине Лахесис, которая определяет судьбу человека еще до его рождения, или к Клото, которая прядет нить человеческой жизни и предопределяет все события, которые будут в будущем происходить с человеком.

Писатель верил, что каждое событие в его жизни не случайно, более того — неотвратимо, поэтому он пытался смириться с необходимостью принять свою судьбу. Именно этим «высшим» законом — фатумом, судьбой он обречен на сопереживание сельскому человеку и обязательством открыть миру его душу на страдания, на творческие мучения. Поэтому даже смерть писатель спокойно воспринимает как освобождение от страданий.

Стремление к смерти, которое почувствовал Василий Стефаник, — это путь к полному освобождению от морально-психологических перегрузок, подсознательное бегство от боли и переживаний, это стремление к спокойствию и внутренней свободе.

ОЛЬГА КОБЫЛЯНСКАЯ — ПИСАТЕЛЬНИЦА, КОТОРУЮ ВАСИЛЬ СТЕФАНИК ХОРОШО ЗНАЛ И ИСКРЕННЕ ЦЕНИЛ. ОЧЕНЬ ИНТЕРЕСНЫ ПИСЬМА СТЕФАНИКА К НЕЙ — УНИКАЛЬНАЯ «БИОГРАФИЯ ДУШИ» ТВОРЦА

Его жизненный и творческий путь — это путь в направлении смерти, и этот путь предопределен фатумом — этим определяющим фактором жизненного трагизма: «Одно fatum незмінне, розум усього, відай, воно знає, куди і як далеко?», але неминуче заведе в «пропасть» хаотичну». В этом состоит «вічний людський трагізм» (1,2,285), который он как писатель обязан ощутить и выразить. Вот почему новеллист и излагает на бумаге «сумні думи свої за недолю людську», потому что видел, проживая свой роковой путь, как обездолены люди и как они «чорними долонями стручували піт з чола і великими руками ловилися землі», «здоймалися і падали «, а он «читав їх розпуку і їх безсилу», читал их лица — «з їх губів злизав слова, з чолів вичитав мисли, а з сердець виссав чувства». (1,1, 216-217)

Дух писателя то поднимается на крыльях творческого озарения — устремляется к самовыражению в максимально сконденсированном образе, преимущественно символического характера, впечатлений и переживаний писателя, то опускается в таинственные глубины душевных страданий в попытке выяснить для себя, почему «з-поза грубої, сирої одежі мого духа виповзають великі павуки з хрестами і снують над ним таку павутину, як би тото мала бути чорна крепа над труною мого духа» (1,2,323).

Он чувствует «дыхание смерти», — свидетельствует писатель в письме к Ольге Гаморак в тот самый осенний сентябрьский день 1900 года, когда его творческий труд «тратить свої сильні контури, свою красу живої крови і свою силу наді мною» (1,2,323).

Во многих письмах, преимущественно к Ольге Гаморак, Вацлаву Морачевскому, Ольге Кобылянской, Василь Стефаник, по сути, ведет диалог с самим собой для осознания себя как духа, в образной форме переживая свое уныние, разлуку, свои сомнения и печали в надежде этим творческим катарсисом — исповедальным очищением достичь душевного исцеления и творческого возрождения — собственного духовного оздоровления.

Дух писателя постоянно вступает в конфликт с реальностью — с необходимостью своевременно подавать свои произведения в печать, зарабатывать средства на лечение, на образование сыновей, более того, даже выпрашивать деньги в долг, обращаться к друзьям и знакомым с умоляющей просьбой просто оказать финансовую помощь, как это было с митрополитом Андреем Шептицким, соглашаться наперекор своим мировоззренческим и моральным устоям на выплату советской Украиной персональной пожизненной пенсии...

Но при всех этих материальных проблемах и проблемах со здоровьем, несмотря на глубокие сердечные боли, трагические потери и переживания Василь Стефаник мобилизует свой дух, потому что убежден, что именно благодаря творческой деятельности дух смотрит в глубинный мир души писателя, потому что именно «з душі рвуться такі думи, що любо від них гинути». Об этом он и пишет в ноябре 1900 года Ольге Гаморак, радуясь, что «хотів би страшенно працювать, аби забутися і вижбухати з себе все те, що кричить і болить» (1,2, 331).

Кричит и болит душа. Тесно ей в груди, вырывается она из груди и на крыльях фантазии летает по белым облакам и то и дело падает. И тогда «з душі підносяться скарги і білими губами оповідають про трунви, що в них спочивають мої давні пісні, минулі мрії і пропавші слова» (1,2, 323) — жалуется Стефаник своему ближайшему другу Вацлаву Морачевскому в сентябрьские дни 1900 года. У писателя подавленное настроение, «настає осінь, а з нею листя паде у долину і з ним паде і роса з моєї душі...» (1,2,323).

Душа страдает, ее наполняет тоска по прошлому, особенно по детскому пасторальному миру, боль от потери самого родного человека — матери, переживания по поводу нереализованных творческих замыслов, которые, словно черный рой, гудят по ночам над ним, напоминая «маленьких смертий», «і б’ють крилами в душу, і дзвонять чорними сльозами в серце...» (1,2, 321).

Писателя время от времени охватывают черные думы, «часом нападає біль нервовий» — у него случаются, особенно во время работы над Словом, нервные приступы, после этого «сильная депрессия», в результате чего писатель в бессознательном состоянии лежит по несколько часов на письменном столе. Василь Стефаник вынужден прерывать творческую работу на длительное время, потому что врач запрещает писать. Очевидно, писатель рассказывал своему врачу, что вынужден выдавливать «із своєї душі соки», чтобы заработать какую-то копейку, которой ему так не хватает, но душа срывается на бунт и пугает адскими муками. Он вынужден ее подстегивать («...впереже паню-душу і махай, небого, каміння возити!») — книгу новелл под названием «Дорога» крайне необходимо передать в Украинско-российский союз во Львове, в который вошли такие душевно глубокие произведения, как новеллы «Дорога», «Палій», «Кленові листки», «Похорон», «Басараби». И это в то время, когда его морально-психологическое состояние чрезвычайно сложное: «Тому тиждень я дістав нервовий напад коло стола, по нападі прийшла сильна депресія, і я несвідомо пролежав на столі кілька годин»,— пишет Стефаник Ольге Гаморак. Поэтому врачи не позволяют ничего делать, поскольку «вчера попав-єв був у нетяму і цілу годину перележав як дерево» (1, 2, 333).

Писателя преследует страх возникновения какой-то фобии, обморочного состояния, сумеречного помрачения сознания. Настроение писателя часто зависит от его неконтролируемых эмоциональных реакций на тревожные известия из дома, особенно он переживает за мать, его глубоко ранят ее страдания, вызванные тяжелой и продолжительной болезнью и морально-психологическим подавлением ее и семьи деспотичным отцом.

Душевная жизнь Стефаника наполнена чувством вины перед матерью, которая находится в каком-то трагически-абсурдном мире, где ее невыносимое земное существование оправдывалось разве что обязанностью быть матерью для детей и опекой над ними.

Болезнь и смерть матери — длительная травматическая ситуация, которая вызвала нервное расстройство ее сына, породила немотивированное беспокойство, истощение эмоций, привела к психическому истощению: «У мене лишився чи взріс до нечуваної сили смуток і жаль, і він мені не дає жити ані людьми тішитися» (1,2,360).

Материнская любовь на всю жизнь Василя Стефаника была самым трогательным воспоминанием и светлым озарением его творческих настроений, которые возвращали писателя к дарованному ему любящей матерью миру душевного тепла и ласки.

Думаем, Стефаник мог бы повторить это искреннее признание Карла Густава Юнга: «Мать это материнская любовь, это мое переживание, моя тайна».¹

Отмечая положительные аспекты материнского комплекса, который, как известно, основывается на архетипе матери и является «понятием психопатологии, поэтому он всегда сопряжен с понятием повреждения и страдания»,² К.Г.Юнг говорит о материнской любви как о «тайном корне всего становления и всего преобразования, возвращения и начала, и молчаливой праоснове любого начала и конца».³

И действительно, этот «сокровенный корень» — материнская любовь, словно крылья ангела, духовно приподнимала маленького Василя над этим холодным и жестоким миром, поддерживала, особенно в морально невыносимые годы учебы в школах и гимназиях, создавая то «сокровище на фоне темных представлений» (Кант), без которого будущий новеллист не смог бы воспринять бессознательную склонность к творческой фантазии, утолить духовную жажду самовыражения в слове.

В то же время гармония их душ, эти нежные чувства, которыми мать и сын объединялись, нарушалась обстоятельствами семейной жизни Стефаников, что приводило к временному угасанию сознания и наплыву темных вод бессознательности. Как заметил К.Г. Юнг, «мать всегда, а особенно при инфантивных неврозах или по крайней мере тех, которые этиологически уходят в ранне детство, активно присутствует при причинении нарушения».⁴

После посещения Русова Василь Стефаник в письме от 24 ноября 1895 г. пишет к В.И. Морачевскому: «Моя мати була і є дуже хора. Тато робить мені гіркі докори, що, каже, через твоє радикальство та арешти ти матір загониш у гріб. Розумієся, тут виходить на світ і злоба батькова за мене за то, що я не ходив слідами розбишаки-дуки, а слідами коханої матінки. Вона не може говорити, але зором ласкавим заперечує слова тата. Донині у мене іншої любови нема, як до матері, і я тяжко терпів» (1,2,45).

Окончание читайте в следующем выпуске страницы «История и Я»

¹ Карл Ґустав Юнг. Архетипи і колективне несвідоме. Львів: Видавництво «Астролябія», 2013. — С. 126

² Там же. — С. 119

³ Там же. — С. 126

⁴ Там же. — С. 117