«В изгнании дни текут, как слезы...»-2

ОТ РЕДАКЦИИ «Дня»

Мы завершаем публиковать текст Елены Тараненко, заведующей кафедрой журналистики Донецкого национального университета имени Василя Стуса, посланного на конкурс художественного репортажа имени Майка Йогансена «Самовидець» и опубликованную на сайте Тиждень.ua. Напомним, он поднял в соцсетях волну рефлексий и обсуждений. Также Елена Тараненко вспоминает обыск в родном доме, устроенный «ДНРовцами». «Ваши» и «наши» в их разговоре стало сигналом: «Нет, они не учились с нами, не росли вместе и не жили, не ходили в те «священные» для донетчан  места. Потому что они — не донетчане. Они не из Донецка. Не украинцы. И им ни нас, ни Донецк, ни Украину не жаль. Именно поэтому моя украинская библиотека их так поразила, еще и с «Підривною літературою», «Бронебійною публіцистикою» и программой и бейджами из Конгрессов украинистов — эти названия их испугали».

Упоминание о сериях книжек из Библиотеки «Дня» в таком контексте, как и сам материал, не оставили нас безразличными. Поэтому с разрешения редакции Тиждень.ua и команды конкурса «Самовидець» мы публикуем текст Елены Тараненко.

Окончание. начало в №41-42

«ДУША РАЗОРВАНА, КАК РАНА ...»

Почему мы покинули свой город? Почему, в конце концов, будучи лишены свободы выбора, выбрали свободу? Видимо из-за того, что его охватила чума, которую принесли с собой насильники, убийцы, извращенцы. Его уже невозможно было лечить, потому что поздно. С ним можно было только остаться умирать.

Вспоминаю еще один эпизод, где-то в мае 2014-го, когда ОГА, СБУ, горсовет, милиция уже захвачены, есть уже наши убитые и искалеченные. Город живет в реальном абсурде, страшной игре без правил — они зовут «Рассею» и Путина, мы ездим с украинскими флагами на машинах, и все это в одном городе, на одних улицах — недолгая иллюзия параллельных пространства и времени, которые не пересекутся ...

Наш младший сын возвращается поздно вечером домой, 17 лет, первая любовь, счастливый, но, оказывается, не только из-за свидания. Спас девушку. Чужую. Возвращался уже от своей девушки домой (так просили же, только не очень поздно, понимаешь же, что на улицах творится), шел мимо захваченного сепаратистами районного отделения СБУ. А там уже на крыше — пулемет, «дежурные», все с автоматами, целятся в прохожих, и все пьяные очень, матерятся, выкрикивают что-то, иногда стреляют в воздух. А по тротуару идет девочка — ровесница моего сына, также, видимо, возвращается домой поздно, и вдруг наступает тишина, все внимание мерзкого кодла сосредоточивается на ней, и начинается страшное: они выкрикивают ребенку все, что сейчас с ней будут делать, начинают спускаться, крик, шум, и девушка остановилась. Ну застыл от страха ребенок. А мой переходит дорогу, хватает ее за руку и начинает на нее кричать: «Ты, дура такая, мама тебя уже разыскивает, меня послала, а мне оно надо, сейчас вот как дам тебе, но и от матери получишь...». Ну и такое, сам не помнит что. Но девочка пришла в себя, схватила его за руку, и они побежали. А как только та шайка скрылась из виду, говорит сын, упала, и уже идти не могла. Плакала и все. Почти нес ее домой.

Такую историю пришел и рассказывает. Глаза горят, гордый, возбужденный от близкой опасности... И тут я начинаю кричать. Уже и не помню что, знаю только, что одна мысль все время крутилась в голове, ее я и выкрикивала: «Дура и есть та девочка. Черт ее нес ночью, чего она там шаталась? Ты хоть понимаешь, что с вами могло произойти, мне она все равно, но ты, как тебе такое в голову пришло, ты хоть представляешь, на что они способны?..». А мой сын очень тихо мне говорит: «Успокойся. Мама, тебе не стыдно? За что ты на меня кричишь? Что с тобой?». Может, тогда я впервые осознала именно это — со мной, с нами всеми происходит что-то не то. Невозможно жить под страхом, подлостью, с постоянным чувством отвращения и ненависти так, чтобы это не отразилось на тебе. Мы еле уговорили в июне сыновей уехать из Донецка, а сами не успели.

Почему я покинула свой дом? Потому что 18 июля в наш двор, а затем и в дом по доносу соседей пришли «ДНР-овцы». Донос, справедливости ради надо сказать, был правдив по содержанию: «Они не поддерживают ДНР», — написали они «куда надо», но цель их была старая, как мир, и к идеологии с политикой прямого отношения не имела. Мы только достроили новый дом, он стоял неким бельмом перед их завистливыми глазами, и план, видимо, был таков: нас расстреляют, может, и здесь, прямо во дворе, а они будут жить уже в ночи в новом жилище. Не знаю, что пошло не так, какой «человеческий фактор» вдруг сработал у кого-то из тех, кто для меня нелюди, и которые почти три часа обыскивали дом, вели свои допросы, угрожали, наслаждались властью над нами и возможностью запугивания: оружием, насилием, смертью, но случилось так: мужа арестовали, а меня почему-то оставили (как сказали, «пока»), давши таким образом мне возможность после долгих поисков выкупить мужа из плена. И оставить дом, думаю, навсегда.

Я очень не хочу вспоминать те страшные «почти три часа», а еще больше не хочу вспоминать — те долгие и еще более страшные часы, когда не знаешь, что с дорогим тебе человеком и ничего не можешь сделать. Тогда только воображение рисовало картины одну ужаснее другой. И моя память идет мне навстречу, она понемногу стирает то, что казалось как бы было резиновым, бесконечно растянутым. Ту бесконечную жестокую раскадровку того, что «не может быть правдой», «не может случиться со мной». Теперь остались только отдельные эпизоды и общее ощущение абсурда, потому что, даже если бы кто-то захотел помочь и предупредил об обыске, мы вряд ли могли бы подготовиться, потому что не смогли бы представить что именно станет «доказательствами» того, что мы — враги «донецкого народа». Желто-голубые флажки с митингов — именно наши «боевые», с митингов марта и апреля 2014 го, которые были прикреплены на самом видном (и важном для женщины) месте — на трюмо, не фигурировали в деле. Может, потому, что небольшие. А вот два огромных, которыми окутывались на стадионе во время Евро-2012, их нашли на антресоли и обещали в них нас и похоронить. Затем «страшными» доказательствами нашей вины были абонементы на Донбасс-арену, коллекция футбольных шарфов и мяч с подписями игроков сборной Украины того же 2012-го. Почему? Ибо «твоих здесь нет, то старший у тебя — украинский снайпер, нас убивает, а младший — ультрас «Шахтера», а они наши главные враги». Версия о снайпере взялась вообще со статуэтки стрелка. Её подарили кому-то из сыновей в детском лагере в качестве приза за участие в соревнованиях по дартсу.

Потом — вышиванка («в ней тебя и сожжем»), рыболовный костюм (ибо камуфляж), а также распечатка «Думы о Богдане», которую кто-то из сыновей готовил в качестве домашнего задания в 8-м классе. С каждым «доказательством» мы понимали все меньше: ну кто в Донецке может любовь к «Шахтеру» считать преступлением? Ну разве вы не изучали в 8-м классе то же самое и не ходили на первый и на последний звонок в вышиванках? У нас все ходили. Разве вы с нами вместе тогда, на стадионе, в таких же флагах не пели гимн Украины по десять, а то и более раз за матч? Ну и наконец, почему мой флаг в моей стране является преступлением, когда он, в конце концов, изображен у нас в паспортах? У вас же такие же паспорта, посмотрите! Последний вопрос я уже и в голос решилась поставить. И услышав: «А, так ты ждешь, пока ваши нас всех поубивают, когда вернутся? Не дождешься», я, наконец, поняла. Это «ваши» и «наши» мне все объяснил. Нет, они не учились с нами, не росли вместе и не жили, не ходили в те же «священные» для дончан места. Потому они  — не дончане. Они не из Донецка. Не украинцы. И им ни нас, ни Донецк, ни Украину не жалко.

Именно поэтому моя украинская библиотека их так поразила, еще и с «Подрывной литературой», «Бронебойной публицистикой», программой и бейджами с Конгрессов украинистов — эти названия их напугали. А вот «Черный ворон», Донцов не впечатлили. Потому что они не знали кто это. И один из них печально сказал мне как совершенно безнадежной: «Как же ты докатилась до такой жизни. Ты же по диплому учитель русского языка и литературы, а этим занимаешься». А потом, роясь в моем белье (три часа — это много, и какое-то общение все равно происходит), он мне сказал, что ему 36 лет, на днях у него свадьба, женится он впервые на какой-то «боевой подруге», ранее не имел такой возможности, потому что 19 лет отсидел (уж не знаю, вместе или отдельными сроками). С 17 лет. Зэк с 19 годами тюрьмы. И вдруг — счастье: свобода, оружие, возможность компенсировать все обиды своей непутевой жизни за счет «хохлов» (убивать, пытать, еще и поучать глупых), возможность в один момент, как в сказке, все сменить. Только сказка та страшная: взять чужую жизнь, украсть чужое счастье, по привычке влезть в чужой дом, в чужую душу.

«БАЛЬЗАМ ДАЛЕКО ТАК, КАК СОЛНЦЕ ...»

Мне ни разу не снился Донецк, только дом иногда снится. Всегда разбитым, пустым и грязным, земля на полу, или вообще нет пола, земля кругом...

Думаю, наш дом еще долго ждал нас, когда мы уехали.... Ждал с терпением и любовью, которой мы его наполнили, ждал, потому что не мог понять, почему «сюда никто давно не приходил», если «отсюда никто не ушёл», точно как у Жадана. Я теперь часто вспоминаю эти строки:

«Хай стоять непокірні будинки.

З якої не починай сторінки —

Час перемотує рвані жили,

Перетягує сірі бинти.

Тебе тут надто сильно любили,

Щоби звідси піти».

У нас, изгнанников, очень похожие истории, типичные, так сказать, и реакция на них также довольно типична. Есть люди, и их, к счастью, много, которые искренне пытаются понять и помочь, спасибо им, без них мы бы не справились — больше даже, морально, чем материально. Есть те, кто считает, что все мы, «донецкие», одинаковы, и «сколько волка не корми...». Таким могу только посоветовать: а вы не знайте заранее, вы попробуйте покормить. Только искренне, а не в качестве подачки.

Но я о другом. Опять о свободе выбора. Почти все повторяют: «Не понимаю тех, кто там, в Донецке, Луганске остался. Чего они там сидят?». И повторяют это, как правило, с осуждением. Я сейчас не о тех, кто взял оружие и сотрудничает с оккупантом. С теми все ясно. Нет, я о тех, что как бы просто сидит почти четыре года под обстрелами, под страхом и ненавистью, в постоянном присутствии смерти. С чувством того, что твоя страна тебя бросила, жизнь остановилась, страшный сон никак не закончится, и ты никак не можешь проснуться. И каждый раз, когда у мне почти срывается с языка: «Не понимаю», я заставляю себя вспоминать, как мы стояли на балконе шестого этажа маминой квартиры (так как у себя уже ночевать было нельзя), а прямо через нас летели «грады» — это «ДНРовцы» из центра города обстреливали наших ребят, которые в июле-августе стояли вплотную у Донецка.

Снаряды летели прямо над нашими головами, с таким гадким, противным воющим свистом — тот, кто слышал такой звук, его уже не спутает с другими. Почему мы стояли на балконе? Потому что сначала тебе, как нормальному человеку, страшно. Затем появляется странное желание это увидеть собственными глазами. А потом ты понимаешь, что хочешь только одного: чтобы этот отвратительный свист прекратился. Не можешь больше этого выносить. Он прекратится любой ценой. Я эту свою мысль очень хорошо помню: «Пусть меня уже убьет, только бы я не слышала этого воя, я больше не могу. Иначе я сойду с ума». И должно пройти много времени, чтобы хоть что-то залечилось в тебе, пока ты осознаешь, что это и есть мнение безумной человека: «Пусть меня убьет».

Я хочу, чтобы безумие прекратилось, чтобы мы проснулись от этого кошмарного сна, но знаю, что уже не будет «проснулись, словно бы ничего и не было». Было — кровь, грязь, смерти, предательства, боль. Много боли. Слишком много. Жизнь навсегда разделилась на «до войны» и «после». Когда-то нам об этом рассказывали наши бабушки, теперь выпало и нам. Для меня это навсегда, и уже никогда не будет, как раньше. Но пусть уж придет то «после войны». Пусть ...

Я взяла себе название и подзаголовки строк из страшного стихотворения Александра Олеся. К сожалению, там есть и такая строка: «Бальзам далеко так, як сонце...». Что является тем бальзамом? Как ни странно, именно ощущение внутренней свободы и собственной правоты, ощущение того, что за нами правда. Это крайне важно для человека, как выяснилось. Правды ведь никуда не деть, нас так с детства учили, что правда всё равно проявится... Но я все чаще думаю о том, что станет тем бальзамом в дальнейшем. Когда война закончится, а она закончится обязательно, как и все войны до этого. И на этот вопрос у меня ответа нет.