Украинский дедушка Конана-варвара

В 2017 году исполнится 100 лет со дня публикации первого произведения Гарольда Лэмба о казаке Клите. Этот приключенческий цикл является, судя по всему, первой в истории американской художественной прозой о запорожском рыцарстве. Цикл имел большое значение для развития американской беллетристики. Но, несмотря на то, что он остается значимым примером восприятия и творческого осмысления украинской истории в США, наша общественность до сих пор была лишена знания как о его существовании вообще, так и об ощутимом его влиянии на последующее развитие мировой популярной культуры.

НЕ ВИКИНГ, НЕ ПИРАТ, НЕ САМУРАЙ

Один рассказ и 18 повестей написал Гарольд Лэмб о старом, суровом казаке, бывшем кошевом атамане Запорожской Сечи, выдающемся фехтовальщике и невероятном стратеге Клите по прозвищу Волк (Khlit; варианты прочтения: Клит, Хлит и Хлыт).

Всеми исследователями подчеркивается прямое влияние приключений этого запорожца на творчество Роберта Говарда и, в частности, на создание им Конана-варвара.

Клит был предтечей хрестоматийных персонажей «крутого детектива» — Сэма Спейда и Филипа Марлоу. Это тот же микс принципиальности и хитрости, человечности и цинизма, который прославит позже прозу Дешила Геммета и Рэймонда Чендлера, реформаторов детективного жанра.

Еще лучше можно представить характер Клита, сравнив его с главным героем кинофраншизы «Хроники Риддика». Отдельные нюансы поведения, более того — реплики Риддика позволяют предположить, что казак Клит был одним из его непосредственных прототипов. Еще раньше пятое произведение цикла о Клите «Могучий уничтожитель» отразилось на произведениях Сакса Ромера о мегазлодее Фу Манчу, что явно заметно и в фильме 1932 г. «Маска Фу Манчу».

Когда еще практически все подчеркнуто мужественные главные герои мировой приключенческой литературы фонтанировали эмоциями и время от времени выдавали пышные речи, Лэмб выписывал молчаливого, одинокого воина, который одинаковым «покерфейсом» реагирует на занесенный над его головой меч и женские чары. Звать на помощь надо долго и настойчиво, чтобы он наконец не выдержал и развернул коня в сторону какой-то несправедливости. То есть казак Клит — один из тех первых камней, от которых поп-культурой расходятся волнами мачизм и напускная бездушность, как у ковбойских персонажей Клинта Иствуда или Безумного Макса.

При этом рубка врагов вовсе не главный способ Клита решать проблемы. Американские исследователи называют его «героем одиссеевского остроумия», и это самое правдивое определение. Клит постоянно оказывается в ситуациях, казалось бы, совсем безвыходных, один — против многотысячного войска, часто скованный кандалами, неуместными клятвами, невозможными обещаниями, сверхсложными заданиями или непростым моральным выбором, в шаге от гибели. Татарские, китайские и московские правители стремятся использовать боевой опыт, стратегические способности и легендарную хитрость казака в собственной «игре престолов». Казак одолевает влиятельных манипуляторов и орды враждебных войск благодаря многоплановым комбинациям и достаточно нетривиальным тактическим решениям. Коронный прием Лэмба — атмосфера смертельно опасной психологической игры.

Каждый, кто прочитает цикл о Клите, уже не будет смотреть старыми глазами ни на Штирлица, ни на колдуна Геральта. Артур Конан Дойл еще писал о Холмсе, Морис Леблан — об Арсене Люпене, когда Лэмб начал выдавать более изобретательные выскальзывания персонажа из абсолютно безнадежных положений и значительно более напряженные интеллектуальные поединки опытных хитрецов.

Еще Лэмб именно тот автор, который последовательно разрабатывал тему наполненных смертельными ловушками сокровищниц и гробниц, то есть слой приключенческой романтики, известный широкой публике из кино- и гейм-эпопей «Индиана Джонс», «Лара Крофт» или «Сокровище нации». Раньше подобные выдумки встречались у Генри Райдера Гагарда («Копи царя Соломона»), а вот «Сердца трех» написаны были Джеком Лондоном уже позже.

Профессор истории и писатель Уильям Форстен так отозвался об авторе казака Клита: «Думаю, опрос тех, кто следует ныне по пути приключенческо-исторической беллетристики, обнаружит или непосредственное, или, уже точно, опосредствованное влияние Лэмба на всех основных игроков».

«АМЕРИКАНСКИЙ ДЮМА»

Умение Гарольда Лэмба придумывать приключения мастер жанра альтернативной истории С.М. Стирлинг сравнивал с умением Микеланджело писать картины. Заметный деятель американского pulp fiction Роберт Вайнберг называл его одним из лучших авторов приключенческой литературы ХХ века.

Лэмб родился в маленьком городке близ Нью-Йорка. Учился в Колумбийском университете. Еще во время службы в армии начал публиковаться в очень популярных на то время бульварных журналах. Успех его произведений о крестоносцах сделал его сценаристом художественных фильмов, а самым прибыльным использованием его знаний и способностей оказалось писание беллетристических биографий античных и средневековых исторических фигур.

Но еще до этих достижений профессионального литератора имя ему сделал именно «казацкий цикл». И надо отметить, что Лэмб был значительно популярнее даже таких коллег, как «отец героического фэнтези» Роберт Говард и «отец черной литературы» Говард Лавкрафт. Приключения сечевого ветерана для большинства почитателей так и остались самой магнетической его выдумкой. Писатель-фантаст Найт писал: «Если Роберта И. Говарда благодаря Конану заслуженно назвали королем «Меча и Магии», а икона моего родного города Эдгар Райс Барроуз за марсианские подвиги Джона Картера правомерно именуется полководцем «Меча и Планет», будет справедливо короновать Гарольда Лэмба царем «Меча и  Истории» за его казацкие рассказы».

Многих его конкурентов в 60—70-х гг. вынесла из забвения волна переизданий остросюжетной журнальной прозы. Но Лэмбу тогда не повезло с репрезентативным переизданием. Часть его ранней наработки собирала по старым, хрупким журналам целая команда энтузиастов уже в ХХI веке. Руководитель реанимации и распорядитель четырехтомника «степных рассказов» Лэмба (кроме историй о Клите, Лэмбом написано еще несколько о других запорожцах, донских казаках и воинах-мусульманах) Говард Эндрю Джонс был в восторге от своей миссии, поскольку спас, как он пишет, «грандиозные приключения из-под пера американского Дюма».

«МОСКОВИТЫ — НЕ НАШИ ЛЮДИ»

Первый рассказ серии достаточно скромный. Там повествуется о выигрыше Клитом своеобразного пари с другим сечевиком, и в целом все смахивает на анекдотическую притчу о Ходже Насреддине. Но уже во втором произведении, где старый казак самостоятельно побеждает всю крымскотатарскую военную потугу, начинает угадываться настоящий размах изобретательности Лэмба. В третьей истории Клит спасает всю Украину от завоевания калмыками. Дальше — больше: странствуя по Азии, сечевик уничтожает скрытую империю ассасинов, находит могилу Чингисхана и сокровища пресвитера Иоанна, благодаря просто умозрительной стратегии дважды побеждает китайское войско и возглавляет объединенную татарскую орду, становится каганом   — ханом над ханами. В Индии запорожец верхом на боевом слоне вытаптывает отряды жрецов-рекетиров; разочаровавшись в жизни при дворе Великих Моголов, оставляет должность военного советника и спасает Афганистан от повторного завоевания этой империей.

Наделав шуму по всему континенту, старый казак возвращается на Сечь и по дороге вынужден неоднократно сталкиваться с московитами.

Сначала, только подобрав себе этого нетривиального персонажа, Лэмб знал о казаках немного, еще и от авторов, настроенных к запорожцам если и не крайне враждебно, то весьма неоднозначно: Генрика Сенкевича, Альфреда Енсена и Пантелеймона Кулиша. Ближе к концу цикла, прочитав едва ли не каждую доступную на то время в США строчку из нашей и российской истории, он становится неплохим знатоком вопроса и умелым имитатором стилей славянских литератур.

Клит в течение цикла эволюционирует от упорного татароненависника до лучшего друга татарских племен и из лояльного к московскому царю «сторожевого пса земель русьских» до врага царского трона. В последних произведениях серии Лэмб становится украинским националистом, не хуже Олелька Островского, Богдана Лепкого или Юрия Липы.

Он изображает переменчивую и экспансивную внешнюю политику Кремля, самодурство князей, их, наряду с набожностью, пренебрежительное отношение к жизни подданных и рабскую дрожь на это в ответ (что очень удивляет казака, моложе Клита), приписывание себе чужой славы, а главное — ненависть к чужой свободе, к любой несогнутой спине. Важной для нескольких сюжетов Лэмба является фраза Клита: «Московиты — не наши люди».

Ничего удивительного, что российскому читателю Гарольд Лэмб известен только как биограф деятелей прошлого. Но тот факт, что и широкая украинская аудитория не знает казака Клита, кажется сегодня едва ли не преступным недосмотром наших издателей.