«Художник обязан быть ответственным...»

Любомир Мирославович — один из самых известных художников современности, авторитет которого не вызывает никаких сомнений у самых разборчивых почитателей отечественного изобразительного искусства. Его живописные полотна всегда будоражат воображение, вынуждая задуматься над глубоким философским содержанием, которое закодировано в характерных визуальных образах.

Имея профиль римского патриция, Любомир Медвидь будто олицетворяет аристократа духа, который противостоит невежеству, нищете и примитиву, заполонивших нашу повседневную жизнь благодаря стараниям целой армии сценических шутов.

Кстати, сейчас в Национальном заповеднике София Киевская (Дом митрополита) до конца июня представлен международный выставочный проект «Идентификация», где можно увидеть работы Любомира Медвидя, Анатолия Мельника и Михаила Туровского. При этом каждый художник делает это своим способом, под определенным углом, используя соответствующий ракурс, демонстрируя тем самым разные аспекты одного явления. В частности, мир Любомира Медвидя индивидуализируемо-герметический. Толчком к антропософским художественным исследованиям художника стала в свое время известна евангельская притча о Блудном Сыне. Прорабатывая разные варианты и выполняя все новые интерпретации этого мотива, Любомир Мирославович создал многоуровневую авторскую мифологию.

«УКРАИНСКОМУ БЛУДНОМУ СЫНУ СЕЙЧАС ВДВОЕ ТЯЖЕЛЕЕ»

— Любомир Мирославович, в последний раз мы общались пять лет назад, в 2014-м, когда вам была вручена Шевченковская премия за цикл живописных произведений «Реминисценции». В этих работах присутствовала тема Блудного сына — известной библейской притчи из Нового Завета. По вашему мнению, как она коррелирует с нашим временем? Может Творец наставляет украинцев на путь истинный, посылая им нелегкие испытания на Востоке и внутри страны?

— Думаю, тема Блудного сына для ответственного человека до сих пор не перестала быть вечной, точнее — пожизненной темой, без конечного решения, без морального завершения. Цивилизационные успехи, достижения, релятивный опыт, неограниченные возможности выбора, риски и вольности жизненного поведения не освободили личность от неизбежной ответственности за кризис ее свободы и смущения перед круговоротом ее цели. Очевидно, человеческому интеллекту легче разминуться с Отцом, чем осознавать себя Блудным сыном — иначе почему не открыт Отчий дом, только неочерченная, капризная, эгоистичная свобода имеет для него сакральное, сомнительное и туманное значение? До сих пор тот отчаянный сакрум движет опытным интеллектом по обычной, затертой параболе между привычных и однообразных камней преткновения. К сожалению, нашему времени присуще опасное безразличие не только к авторитетам, но и — что особенно страшно — к авторитетным мыслям, взглядам, идеям. Ум переступает предел. Прибор незаметно стал идолом, мораль — отребьем, а свобода — суррогатом воли. Ступая дальше и дальше, наш свободный в своем выборе Младший брат все еще ЗДЕСЬ, на параболе тщеславия, вседозволенности, уловок преткновения. В наше противоречивое время украинскому Блудному сыну вдвое тяжелее. Неизвестно, какой тяжелый камень преткновения способен просветить его истинным откровением. Неизвестно, когда наступит момент Откровения. Однако как раз теперь нам стоит помнить, что именно «тяжелому» свойственно максимальное ускорение, а следовательно — самое быстрое движение к заветной точке.

— Разделяете ли мнение о том, что роль современного искусства в формировании мировоззрения индивидуума на нынешнем этапе развития человечества минимальна? Следовательно, теряются ценностные ориентиры, сознание человека постепенно деформируется от масс-медийного нашествия и глобального влияния интернета.

— Несмотря на печальную реальность, я продолжаю верить, что искусство, в частности изобразительное, отмежеванное от искушений развлечения, лишенное кощунства безответственности, очищенное от шутовства, не склонное проявлять себя болваном в коварных условиях нивелирующей глобализации, засилия продажных масс-медиа, мистификаций или окисей мас-культуры, сохранит свое минимальное, но весьма существенное значение, вспоминая, например, притаившиеся камни преткновения. Или красоту, неотъемлемый компонент откровения. Или любовь, свойственную возвращению Блудного сына. Или то бессловесное, что говорит из-за порога молчания.

— В таких живописных работах, как «Ab ovo» (Большой соляной столб)», «Магдалина», «Гранит и пепел», «Восхождение», «Шезлонги» заложено глубокое философское содержание. Вы не задумывались над тем: будут ли всегда воплощенные в визуальных образах идеи понятными для широкой зрительской аудитории?

— По моему мнению, творцу, обремененному ответственностью, уместно меньше заботиться о том, чтобы быть понятным для многих других. Ему надлежат последовательно и упрямо стремиться, чтобы другим, созерцая его идеалы, легче удавалось познавать себя.

— Как воспринимаете нашу действительность? Что больше всего в настоящий момент беспокоит? Как события последних лет повлияли на ваше творчество?

— Во внешнем сравнении это  другая, но в то же время по своей сущности все та же отстраненная действительность, хотя ее фасад обрел новую, вроде бы отличную конфигурацию. В действительности она проявила столько черт, материального достояния, получила столько полномочий, сколько использовала на то предварительной строительной материи. Бесспорно, для решающих изменений необходимо более длительное историческое время, последовательная деятельность движущих сил и личностей, которых порождают содержание, настройка, потребности качественно новой эпохи. Однако перемену Савла в апостола Павла свершила космическая Господня воля в сжатое, краткое время. В человеческом понятийном измерении это «цель» и «действие», идея и творение. В одном из этих понятий наша общественность уже вполне созрела, хотя на фасаде ее действительности эффект не всем заметен.

Однако меня весьма беспокоят признаки усталости и истощения, тоже едва заметные на фасаде успешной Западной цивилизации, какой могучей и помпезной эта цивилизация ни казалась бы. Громкий гимн ее триумфа чем-то напоминает пение фанатов в гигантской котловине футбольной арены, громкие децибелы которого означают только то, что какая-то дружина выиграла, а какая-то — проиграла. Тревожит затуманенное окружающее безразличие к побежденным, этот признак-синдром эгоистичного расчета, собственной безопасности и выгоды. И не перестают ошеломлять наблюдения: 11 сентября 2001 года нью-йоркские небоскребы, пожар Нотр-Дам в Париже (15 апреля в 2019 г.), руина и кровь на украинском Донбассе (пять лет войны на востоке) — признаки одного и того же синдрома цивилизационного безразличия.

«СПОСОБНОСТЬ ВИДЕТЬ БУДУЩЕЕ СВОЙСТВЕННА ТЕМ МНОГИМ, КТО МЫСЛИТ И НЕЗАВИСИМ ОТ ИСКУШЕНИЙ»

— Если допустить, что рукой мастера водит сам Господь Бог, то художник в образах наделен способностью видеть будущее. Вы соглашаетесь с этим утверждением?

— По моему убеждению, способность видеть будущее свойственна тем многим, кто мыслит и независим от искушений; вот только слова их и контуры предсказания между собой несколько отличны. Все же юмор Господа несравненно больше, чем пророчество самого искуссного художника, если этот художник не настолько дурак, чтобы шутить с Господом.

— Работы каких отечественных художников в последнее время у вас вызывали интерес? Почему именно на их творчество обратили внимание?

— Я предпочитал бы ответить, что музыкальные шедевры Евгения Станковича, Мирослава Скорика, Валентина Сильвестрова, Юрия Ланюка вызывают во мне что-то значительно более высокое и большее, чем интерес. В Украине, в конце концов, достаточное количество мощных мастеров-художников.

«МЕНЯ УЖАСАЕТ СОСТОЯНИЕ ОТДЕЛКИ НАШИХ СОВРЕМЕННЫХ И ДРЕВНИХ ХРАМОВ, НЕУВАЖЕНИЕ К НИМ КАК К ИСТОРИЧЕСКОМУ НАСЛЕДИЮ»

— Среди ваших достижений на изобразительной ниве исключительное место занимает монументальная роспись храма св. Ив. Крестителя в городе Оттава (Канада). Это вас роднит со Святославом Гординским, который, как и вы, достаточно успешно занимался этим сложным видом искусства именно на североамериканском континенте и в Европе. Какие остались воспоминания от пребывания в Стране кленового листа? Оформление внутреннего интерьера храма тогда удовлетворило заказчика?

— Мне выпала честь выполнить полихромию не только в оттавском храме св. Ивана Крестителя, но и в церкви св. Ивана Богослова, построенной в 1912 году по проекту выдающегося общественного деятеля, архитектора и экономиста Василия Нагорного в подльвовской Суховоле. Понятно, что я выполнял масштабную работу не сам, а с помощниками. Оба сооружения — действующие храмы, предназначенные для людей, преимущественно далеких от перипетий, свойственных истории изобразительного искусства и иконописи. Этот фактор пришлось учитывать. В обоих случаях важнейшим для меня было единство полихромии храмной среды как принцип, адекватный сути «собрания в Церковь». По этой причине я отказался от избытка рискованных экспериментальных средств выражения, спекулятивности нео-византизма, нео-барокко, других сомнительных «нео-їзмів» ради выразительности композиции и подчиненных ей образов. Характерным признаком храма в Оттаве является его общий белый колорит, в суховольском храме доминирует цвет оранжево-красный. Мягко выражаясь, меня ужасает состояние отделки наших современных и древних храмов, неуважение к ним как к историческому наследию. Недавно на Львовщине невежды (в их числе местный священник, табун энтузиастов и коварных художников-работников) до основания уничтожили ценные храмные росписи кисти Модеста Сосенко и Юлияна Буцманюка. Варварство пока остается ненаказанным. Также считаю уместным отметить, что не принадлежу к сторонникам т.н. нео-византизма, даже в случае позитивного опыта Святослава Гординского, который в упомянутой манере разрисовывал ряд церквей в Соединенных Штатах, Канаде и Риме. Кажется, едва ли не единственный художник, который глубоко осмыслил принципы украинско-византийского сакрального наследия и органично внедрил действительно глубокий богословский принцип в современную отделку храмной среды — это Юрий Новосильский. Наши польские друзья и украинцы Польши по праву горды за бесценный духовный дар маэстро, украинца по происхождению. В конце концов, украинцы Европы и Нового континента тоже совсем не без основания могут гордиться церковным занятием живописью Святослава Гординского, Михаила Осинчука, Петра Холодного-младшего — у них дела в этой области лучше, чем у нас.

Что касается оценки полихромии храма св. Ивана Крестителя, то ее, по-видимому, лучше всего определяют красноречивые факты: две афро-канадские семьи вместе с детьми выразили желание быть прихожанами украинского храма еще при моем там присутствии, а один из оттавских бизнесменов-англиканцев, став частым гостем, пожертвовал круглую сумму на отделку храмного купола.

— В свое время из-под вашего пера вышли в свет два эссе — «О неизбежности творчества» и «Привилегии таланта», в которых подчеркивалась ответственность художника за нравственность и конструктивность произведений. По-видимому, вас все-таки не услышали, потому что процесс вульгаризации не только в изобразительном искусстве, но и в литературе в последние десятилетия расцвел пышным цветом. Как к этому негативному явлению, по вашему мнению, нужно относиться, и, собственно, как их преодолеть?

— Я глубоко уверен в том, что художник (в самом широком значении этого слова) обязан быть ответственным за последствия своей деятельности, как были ответственными Леонардо и мастер Вышгородской (Владимирской) Богородицы, Рембрандт и зодчий готического храма, Бах, Бетховен, Шнитке, Камю, Феллини, Бергман, Торнтон Уайлдер, Роберт Пенн Уоррен, Лина Костенко, Леся Украинка, Евгений Лысик. Художник, не ошибающийся в основном, свободен ошибаться во второстепенном, как великий Шевченко, вот только белена вульгаризации не свойственна художнику: она — подлость, свойственная самозванцу. Печально общество, которого радует бездарное. Общественность, которая хочет освобождения, обязана родить художника даже среди хронической грязи политики. К сожалению, в Украине, действительно, что-то неладно со слухом. Но украинцы упрямы до тех пор, пока не услышат.

— Готовясь к интервью, интересно было узнать о том, что в свое время вы увлекались драматургией Эжена Ионеско и прозой Франца Кафки. И если с родоначальником «театра абсурда» более-менее все понятно, то к писателю, который страдал психическими расстройствами, больше возникает вопросов, чем ответов. Его мозг чем-то напоминал компьютер, пораженный вирусами. Мне кажется, что продуцирование и распространение идей, рожденных в результате возбужденного воображения, является ошибкой, а возможно и скрытым злом.

— Эжен Йонеску — это приговор ороговевшей общественности, Франц Кафка — SOS тонущего катера — оба поражающих явления способны потрясти внимательное сознание. Однако позволю себе коснуться темы в несколько ином ракурсе. Меня давно смущает преображение злобного каторжника Жана Вальжана, рожденного щедрым европейским романтиком Виктором Гюго, рядом с безоглядным, жаждущим заставить мир любой ценой быть счастливым Раскольниковым — субъектом, созданным мрачным «знатоком душ» Федором Достоевским, — характерные примеры двух миров, двух моралей, двух идеологий!

— Отсутствие четкой идеологии в современном искусстве и до сих пор остается актуальным?

— А разве умышленное, пронизанное подсознательной паникой отсутствие идеологии — не идеология современного искусства? Разве желанная для его художественного либидо деструкция — гейша, а не могильщик идеи? Разве не страх перед неминуемым концом, не убийственный ужас поражения сопровождает его художественное эго? И в то же время не роскошь ли безоглядного, ничем не обязанного своевольного поведения вызывающе становится его бытовой манерой, кредо и позой? Очевидно, в той актуальности оно найдется вплоть до последнего гроша в своем кармане и последнего дня своей беззаботности. Это хороший обет, что инстинкт самоубийства ему не свойствен.